Падай, ты убит! - Виктор Пронин

— А что тебе мешает поступить правильно, жестко и быстро?

— Ха! — Вовушка оторвал руку от колена и безвольно повертел ею в воздухе.

— Видишь ли, Митя, мне кажется, что жизнь наша не приспособлена для быстрых и правильных решений. Ну хорошо, поступлю я так, как мне хочется. Допустим. Знаешь, что начнется? Кошкин дом. Размен квартир, дележ детей, крики жен, рев и слезы, разбор моральных обликов, жалобы, письма и анонимки — у нас без анонимок не обходится ни одно дело. Ее муж не захочет выписываться из квартиры, потому что ему больше некуда прописаться, она не может выписаться, потому что с ребенком ее никуда не впишут, а ребенка надо кормить, а он еще имеет способность, как и все дети, болеть, соседи будут осуждать, начальство предостерегать.. Если мы на это пойдем, все умрет, Митя. Все кончится. Мы возненавидим друг друга. Огонь погаснет. А так — хоть издали, хоть изредка, хоть что-то... Да, терзания, да, страдания... И знаешь — больно! Настоящая физическая боль. Вот здесь, — Вовушка ткнул себя в грудь чуть повыше сердца, там, где обычно носят звезды Героев.

— Лечиться надо, выздоравливать.

— Не хочу. Я не хочу, чтобы это все кончилось. Ну, выздоровлю я, ну, отрезвею, стану сильным и спокойным... Но это уже буду не я. Я умру. Будет вместо меня жить человек, очень на меня похожий, нас постоянно будут путать, но никто даже не догадается, что это идет не Вовушка Сподгорятинский, а совсем другой. Он будет мне неприятен, он уже сейчас мне неприятен.

— Но рано или поздно ты им станешь. Тем человеком. Огонек горит, пока есть газ в твоем баллоне. А если горит, значит газ уходит. И ты даже не знаешь, сколько его осталось. Может, он уже на донышке?

— Ну, спасибо, ну, утешил, — Вовушка обиженно поморгал и отъехал на своей табуретке.

— Зато тебе стало легче, — улыбнулся Шихин.

Вовушка прислушался к себе, посмотрел на то место, куда он через пять лет повесит звезду Героя, а он ее повесит, и в программе «Время» покажут, как Президент вручает Вовушке небольшую желтенькую звездочку, а тот что-то говорит Президенту, но слово мы не услышим, а вот шалый огонек в глазах, когда он стрельнет в сторону телекамеры, увидим и порадуемся не столько Звезде, сколько сохранившемуся огоньку. Так вот, посмотрел Вовушка на то место, где положено висеть Звезде, склонил голову, прислушиваясь к доносившемуся оттуда невнятному гулу, поднял на Шихина удивленные глаза.

— Знаешь, действительно... Отпустило. Надо же, отпустило. Я все на ошеверовскую канистру налегал, а оно хоть бы хны! Слушай, а что ты сделал?

— Просто расспросил, — усмехнулся Шихин. — Ты рассказал... Выяснилось, что болезнь твоя не так уж и редка, что она пройдет и важно не излечиваться от нее раньше времени, не торопиться с лечением... Пострадать надо всласть.

— Слушай, а почему бы тебе не убить своего героя анонимкой? — Вовушка резко переменил тему разговора. — Если ее с умом составить, похлеще выражения подобрать да запустить в хороший адрес... Можно очень крепкого человека с ног свалить. А если у него инфаркт был, то и сомневаться нечего — откинет копыта, как нить дать.

— Анонимкой? Но в таком случае будет убит хороший человек, верно? Сволочь анонимку пережует и не похудеет.

— Пусть погибнет хороший человек, — согласился Вовушка. — Они помирают даже чаще, чем нам кажется. Однако в его смерти должен быть заложен какой-нибудь положительный заряд, чтобы все схватились за головы и сказали — ах, какого хорошего человека потеряли, как же нам его, бедного, жаль, как же мы недосмотрели, на кого же он нас покинул, как же без него жить будем... И так далее. Знаешь, как у нас насобачились причитать да соболезновать? Прямо профессиональные плакальщицы. И главное — искренне. И никому в голову не приходит, что спасти покойничка можно было одной фразой, Митя! Надо было позвонить ему и сказать: «Да плюнь ты на эту анонимку! К чертовой ее матери! Мало ли сволочей на белом свете!» И у человека камень с души и просвет в жизни. А так... Помирает. Это не всегда видно, мы думаем, что ходит по земле хороший человек, а он уже не очень хороший, он уже не совсем человек, да и не ходит он, а больше ползает, некоторые даже пресмыкаются... Он уже никакой. А хороший — помер. Они мрут, как мухи, хотя после смерти еще долго могут отправлять всякие естественные надобности. Так что давай, Митя, не робей! Добивай его анонимкой.

— Еще одного, значит, — тихо проговорил Шихин, но Вовушка его услышал.

— А что, кто-то уже преставился?

— Иногда мне так кажется.

Нефтодьев.

Помните такого? В начале повествования он тронулся умом, опасаясь за свои мысли... Он еще проголосовал за изгнание Шихина из редакции, но это было последнее, что он успел сознательно сделать для газеты «Молодежная юность» или как там ее называли. В страхе, что мысли его будут прочитаны и, может быть, даже записаны на магнитную ленту, он последние месяцы блуждал в ветреном земном пространстве, пока не набрел на шихинскую избу. На участок Нефтодьев проник тихо и не слышно, вошел лишь дух, оставив тело за калиткой, и только потом, убедившись, что его не гонят, что он может задержаться здесь на какое-то время, дух воссоединился с телом, которое до этого времени мертво лежало в канаве. Наполнившись духом, тело ожило, поднялось, отряхнуло штаны от сухой травы, поправило на себе волосы, вошло на участок, проникло на чердак и там затаилось. Но сначала тело встретилось с Шихиным на террасе.

А! — заулыбался Шихин, выйдя из сеней, освещенных слабой лампочкой. — Нефтодьев! Рад тебя видеть. Как ты меня нашел?

— Понимаешь, Митя, я случайно познакомился на Белорусском вокзале с одним человеком... Его зовут Аристарх... А перед этим я был у твоей тетки...

— Какой тетки?

— Ее зовут тетя Нюра.

— Ясно.

— Она уже вернулась, чувствует себя неплохо, велела кланяться.

— Откуда вернулась? — спросил Шихин. И, испугавшись, что ответ будет слишком уж неожидан, задал еще один вопрос: — И как ей там, понравилось?

— Ничего, говорит... Но есть места и получше. Хотя там какие-то горячие грязи, а у нее ревматизм... Совместила приятное с полезным, — разговаривая, Нефтодьев озирался по сторонам, всматривался в шуршащую темноту, вздрагивал от резких звуков, а когда завыла электричка, набирая скорость, он даже хотел было броситься бежать, но Шихин его удержал. — Митя, я могу у тебя побыть день-второй?

— Конечно! В чем дело!

— Только я должен предупредить тебя, что это небезопасно, у тебя могут быть неприятности...

— Как! — весело удивился Шихин. — Опять? Разве они еще не кончились?

— Видишь ли, — Нефтодьев прислушался, медленно поворачивая голову из стороны в сторону, так что Шихину показалось даже, будто он слегка поводит ушами, — видишь ли, теперь неприятности другие... Они могут быть связаны со мной... Никто не знает, что я у тебя, хотя просчитать, конечно, могут... Но пройдет неделя, не меньше, я немного запутал их, — Нефтодьев улыбнулся, сверкнув глазами, как в прежние времена, когда он засыпал газету бесконечными народнохозяйственными идеями. — Мне нужно спрятаться, пока спадет наплыв мыслей...