Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

Кардинал порылся в складках своей одежды и вытащил ожерелье, с которого свисал тяжелый золотой крест. Кардинал взял в руки крест и протянул его над сундуком Андрею. Пальцы Александры, вцепившиеся в руку Вацлава, сжались еще сильнее. Юноша тоже нервно сглотнул, будто ожидая, что вот сейчас из креста вырвется молния и взломает замок. Даже Киприан и Андрей выпрямились и отошли на шаг назад. Кардинал окинул всех взглядом, затем закатил глаза, взялся за более длинный конец креста и потянул за него. В руках его осталось нечто вроде металлического футляра, а конец креста оказался длинным и тонким ключом.

– Ну и чего вы все ожидали? – язвительно поинтересовался старик.

– Ничего-ничего, – поспешно ответил Киприан. – Продолжай удивлять нас.

– К этому замку, да будет вам известно, было изготовлено два ключа, – пояснил Мельхиор. – Один из них кайзер Рудольф постоянно носил на теле; говорят, с ним его и похоронили. А второй был тайно изготовлен по моему приказу – так, на всякий случай.

Он нагнулся и вставил ключ в замок.

– В последние несколько недель жизни кайзера мне удалось перетянуть на нашу сторону рейхсканцлера Лобковича и магистра ордена розенкрейцеров Яна Логелиуса, при этом не раскрыв им до конца, каким могуществом на самом деле обладает библия дьявола. Сразу же после смерти Рудольфа они распорядились о том, чтобы сундук с копией Кодекса вынесли из кунсткамеры и доставили сюда. Я знал, что это место будет последним, где ее станут искать. – Он бросил взгляд через плечо и заметил, как Вацлав втянул голову в плечи. Александра же с упрямым видом убрала с лица прядь волос.

Цепь, звеня, упала на пол. Кардинал, охая, выпрямился, взялся обеими руками за крышку сундука и распахнул ее.

Александра поднялась на цыпочки, чтобы заглянуть в сундук.

Когда ей это удалось, она пронзительно закричала.

Как правило, происходило все так: Генрих фон Валленштейн-Добрович заходил во дворец рейхсканцлера, справлялся о том, дома ли хозяин, и, узнав, что хозяин изволят отсутствовать, тут же уточнял, не у себя ли хозяйка. Когда выяснялось, что хозяйка тоже изволят отсутствовать, Генрих просил позволения передать послание и вручал лакею запечатанный футляр с письмом. После этого он откланивался. Он не знал, посвящен ли в тайну кто-либо из прислуги, и каждый раз удивлялся, каким образом хозяйке дома (и его души тоже) удавалось не допускать того, чтобы письмо по ошибке попало рейхсканцлеру, находящемуся в Вене, а не в Пернштейне. Судя по всему, она позаботилась о том, чтобы подобные казусы не случались, иначе рейхсканцлер уже давно задал бы ему парочку вопросов.

Однако в тот вечер Генрих был слишком возбужден, чтобы играть в привычную игру до конца. И когда лакей открыл ему дверь, он грубо протиснулся мимо него и заставил отвести себя на чердак, к клеткам с голубями.

– Но, господин, это… – начал было слуга, испугавшись яростной решимости Генриха.

– Который из голубей всегда используется для отправки моих сообщений?

– Э…

– Черт возьми, какой именно голубь? И принеси мне чернила и перо, да поживее!

– Э…

Генрих резко обернулся и схватил лакея за камзол.

– Если ты ничего не соображаешь, ротозей, то пусть придет кто-нибудь, кто в этом разбирается!

– С…сей же час, мой господин!

Генрих поднял ногу, чтобы пнуть лакея, но тот уже успел преодолеть добрую половину лестницы.

– И не забудь о чернилах! – крикнул он вдогонку.

В доме была одна-единственная клетка. Генрих снова задался вопросом о том, что делает Диана, дабы избежать путаницы с письмами. Поразмыслив, он с горечью подумал, что посвящен в ее махинации не больше, чем обычный лакей. Какое там слово стояло в самом начале их партнерства? Слуга? Его вскоре заменило слово «партнер», но он был и остается всего лишь мальчиком на побегушках, если хорошенько подумать.

– Вот только этот мальчик на побегушках трахал хозяйку… – прошептал Генрих и ухмыльнулся. Впрочем, облегчения эта мысль не принесла.

А что он делает здесь, с письмом, которого Диана ждала все это время? Может, он промурлыкал его содержание ей на ушко, когда она тащила его на крышу, срывая с него одежду? Нет – он торчит перед клеткой с голубями на вонючем чердаке и вынужден орать на прислугу, чтобы ему по меньшей мере дали возможность отправить ей сообщение. И хуже всего то, что сегодня вечером он снова пойдет в один из публичных домов неподалеку от городской стены и наделает долгов, чтобы удовлетворить свою похоть, которая делает его слишком беспомощным, когда его мысли заняты Дианой. К сожалению, он больше не сможет вернуться в заведение, посещаемое им в последнее время. Там предлагают самых красивых девушек, которых только можно найти в Праге, но он сам все испортил. По его просьбе хозяин борделя послал к нему двух девушек, блондинку и брюнетку. Генрих заставил блондинку выбелить себе лицо, а затем принудил девушек ласкать друг друга. Сам же смотрел на них, дрожа и постанывая от возбуждения. В какой-то момент он понял, что больше не в состоянии терпеть. Ослепленный неожиданным бешенством, Генрих набросился на одну из красоток, брюнетку, и принялся хлестать ее по щекам. Блондинка попыталась сбежать, но он не пускал ее и все время орал: «Ты именно этого хочешь, Диана? Прикажи, и я вырву ей сердце! Прикажи, и я стану пить ее кровь. Прикажи! Прикажи! Прикажи, и я сделаю все, что ты захочешь, только позволь снова обладать тобой!» Затем он рухнул на всхлипывающую темноволосую девушку, раздвинул ей ноги, вонзился в нее и сразу кончил. Когда же Генрих вгляделся в ее лицо с распухшими губами и кровоточащим носом, он понял, что она ни капли не похожа на Александру Хлесль… И тогда он, сжав кулаки, снова набросился на девушку. Он непременно забил бы проститутку до смерти, если бы его не оттащили от нее подальше. Блондинка все же успела сбегать на первый этаж и позвать на помощь, и Генрих, полуголый, очутился на улице. А вслед ему неслись угрозы, что если он еще хоть раз здесь появится, то с девушками ему больше не спать. Он кое-как добрался до дому, рухнул на кровать и, всхлипывая и крича от ярости, удовлетворил себя сам – в напрасной попытке представлять на месте избитой в кровь красотке Александру Хлесль.

Запах перьев и сухого помета из клетки, смешанный с запахами старого чердака, а также едва ощутимый аромат пряностей кружили голову и замедляли биение сердца. Ему казалось, что нет ничего более земного, чем этот запах. Генрих смотрел, как лучи солнца, проникающие сквозь щели в крыше, освещают старые, никому не нужные вещи, сложенные на чердаке, на голубей, которые то и дело вспархивают и перелетают с места на место. Зайди он в клетку, и птицы сели бы ему на плечо, чтобы доброжелательно поклевывать тыльную сторону ладони. Он думал о теплом летнем вечере, когда от жары хочется спать, и о том, что иногда из сложной ситуации можно найти очень простой выход: взять и покончить с ней. Генрих неожиданно представил, как встает, покидает этот дом и уходит в закат, прочь отсюда, прочь из Праги, куда-нибудь, где можно начать все заново. Как он мог пасть так низко, дойти до того, что его вышвырнули из борделя и он лежал на мостовой с разбитым носом, а вдогонку ему неслись проклятия и угрозы хозяина борделя?