Хрустальный шар - Станислав Лем

– Газ очень ядовит. Длина труб исчисляется сотнями километров, и могут быть дефекты, иногда случается утечка. Были случаи.

Мы подошли к повороту. Здесь два гигантских здания стояли так близко друг к другу, что из окна коридора нельзя было увидеть небо. Темнотой и холодом веяло из раскрытых дверей. Воздушный стальной мостик над десятиэтажным колодцем вел к противоположному строению. Мы прошли по нему и вошли в лифт. Однако эта маленькая каморка оказалась не лифтом, а вагончиком, который покатился по скосу вниз. Мигали контрольные зеленые огоньки в туннеле, и вдруг посветлело. Доцент раздвинул стеклянные двери. Я шагнул вперед.

Мы стояли на небольшой железной галерее. Под нами находился высокий зал, накрытый сверху сводом из матового стекла на плоской стальной сетке. С зеркального гранитного пола поднимался на высоту нескольких этажей блок устройств, завершаемый массивной бетонной скобой, несколько напоминающей Триумфальную арку на площади Этуаль в Париже. Однако «проход» под этой бетонной дугой не был пустым, там стоял черный металлический цилиндр, похожий на газгольдер, которым опоясывали балюстрады. Из стали выступали столбы с изоляторами. Муравейник уменьшенных расстоянием людей окружал постройку, к которой вели тонкие подмостки. Внизу сверкали сотни голубых искр. Это рабочие сваривали балки конструкции. Подсобные краны ездили по рельсам, устанавливая длинные решетки, похожие на арочные пролеты мостов, которые объединяли грушевидные основания.

– Мы строим изотрон, электромагнитный разделитель изотопов. Первый такой аппарат построил профессор Лоренс в Калифорнии. Он назвал его калутроном, это аббревиатура от выражения «Калифорнийский университетский циклотрон». У него был магнит весом четыре тысячи тонн, наш будет еще больше. Один его полюс занимает площадь в тридцать семь квадратных метров.

– А можно произвести взрыв малого количества урана в лаборатории? – спросил я.

– В лабораторных условиях, как это делается, например, с обычными взрывчатыми материалами, нельзя. Зато нет ничего проще, чем взорвать уран, если имеется нужное его количество. Достаточно соединить друг с другом, как половинки яблока, две полусферы металлического урана. Когда половинки соединятся, сразу же начинается реакция распада. Она лавинообразно разбивает ядра атомов, за одну десятитысячную долю секунды материя превращается в энергию… Температура превышает миллион градусов, а излучаемое давление превращает в пар железо и гранит.

Я молчал. Внизу стучали сотни пневматических молотов, верещали дрели, рабочие бегали по ярусам железных строительных лесов. Большие дуговые лампы спускались сверху на проволочных тросах. Выкатывались огромные барабаны кабелей.

– Значит, достаточно, чтобы немцы узнали принцип действия изотрона… да? – спросил я.

Куэрни, неподвижно смотревший вниз, вздрогнул и повернулся ко мне:

– Да… хотя путь от познания принципа действия до получения чистого урана не близок.

Мы опять замолчали. От сотен голубых огоньков поднимались нити пара, собираясь вверху в прозрачное, легкое облако. В воздухе стоял острый запах окиси серы. Во рту возник привкус металла. Когда мы спускались по железной лесенке, по блоку, переброшенному через траверз, съехал какой-то человек в кожаной куртке, с асбестовой маской на лице.

– А что это за купола на тех зданиях за шоссе? – спросил я. – Выглядят как крышки резервуаров.

– Да, мы собирали там тяжелую воду, но сейчас мы ее не используем.

– Тяжелую воду? Ах да, Боже мой! – Я вынул из кармана бумажник. – Совсем забыл. Господин доцент, вы говорите, что тяжелая вода не нужна для производства атомного оружия?

– У нас есть более дешевые замедлители, но можно использовать и ее.

Я наконец нашел завернутую в бумагу фотографию.

– Совсем забыл об этом, – обратился я к доценту, который прикрывал глаза от вертикальных лучей солнца. – Ваши люди так быстро забрали меня из Лондона, что я даже не связался с нашим отделом Economic Warfare[138]. У нас там есть так называемые «подрывные карты», перечень всех целей, которые следует уничтожать на территории врага в первую очередь. В феврале этого года в Норвегии была выброшена группа парашютистов именно на одну из таких целей. Вот ее снимки. Это норвежский завод в Рьюкане, неподалеку от Осло, который производит тяжелую воду. Теперь я припоминаю, что тогда говорили что-то об атомах; это совершенно вылетело у меня из головы.

Доцент с интересом вгляделся в фотографии.

– Ну… только тяжелая вода, этого еще мало… Уничтожили этот завод?

– Да… вы знаете, наши парашютисты – это были норвежцы, специально подготовленные… Я не знаю подробностей этой истории, поскольку лишь собирал материалы, которые использовали другие…

Мы перешли широкий газон. Перед нами возвышались широкие и очень плоские здания; ближайшее, со скошенной крышей и округлыми краями, выглядело как бронированный бункер.

– Атомная гонка, как ее называют некоторые, в разгаре, – сказал Куэрни. – Поэтому город был создан не только для очистки урана 235. Работа по его добыче – это лишь одна из тайн нашего производства. А вот другая.

Мы приблизились к массивному плоскому блоку, который отбрасывал на нас прохладную тень.

– В 1940 году, – начал доцент, поднимая палец, – Макмиллан и Кеннеди с помощью циклотрона, о котором я говорил, получили в Калифорнии образцы нового элемента, который никогда не существовал на земном шаре. Его назвали плутонием. В ноябре 1942 года Каннингем и Лейбор получили полмиллиграмма плутония. Я работал тогда в Лос-Аламосе, изучая его свойства. Тогда же правительство поручило Лесли Гроуверзу возглавить работы по созданию этого производства. Он не довольствовался созданием одних лишь диффузоров, и тогда под атомным городом был создан второй, подземный. А здесь находится вход в пекло.

Куэрни улыбнулся и, взяв меня под руку, сказал:

– Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate[139].

Он провел меня через вращающуюся дверь в низкий зал, и я зажмурил глаза, ослепленный контрастом света и темноты. Потом меня втолкнули в маленькую комнату. На стойках висели черные специальные костюмы и маски.

Человек в длинном халате помог мне надеть через голову широкий прорезиненный комбинезон, на руки – плотные перчатки, а на голову цилиндрическую маску со стеклянным окошком на уровне глаз. От основания маски отходили шланги к заплечному ранцу, в котором находились баллоны со сжатым кислородом. Наконец меня вытолкнули через другие двери в округлое помещение. Под низким потолком горели три лампочки. Из других дверей вышел доцент, одетый так же, и махнул рукой.

Открылись, раздвигаясь в стороны, двери, как подводный шлюз. За ними был спуск вниз, в нише горела красная лампа. Новые двери, еще толще прежних. По пологому пандусу мы спустились в коридор, освещенный несколькими лампочками. Воздух поступал под маску хорошо, но становилось все жарче. Стекло запотевало. Расступились последние створки в холодном голубом свете. Шероховатые стены и свод: портлендский цемент.