Метамодернизм. Будущее теории - Jason Storm

языка будет невозможным. Во-вторых, если для понимания смысла требуется вся лингвистическая структура языка, то из этого можно сделать вывод, что раз никто не знает значения всех слов английского языка, то никто не знает значения ни одного из слов английского языка.

В-третьих, если бы семантический холизм был верен, то введение в язык одного нового слова должно было бы изменить значение всех остальных терминов в языке. Но как введение слова "youthquake" ("новое слово года" по версии Оксфорда 2017 года) может изменить смысл никак не связанного с ним предложения "Какова относительная атомная масса кислорода"?

В-четвертых, семантический холизм мог бы предположить, что перевод невозможен, поскольку для перевода одного английского предложения на японский язык пришлось бы перевести весь английский язык на японский. Но для перевода предложения "Пожалуйста, передайте соль" на японский "塩を渡してください" явно не требуется полный перевод всего английского языка.

В-пятых, даже скромный семантический холизм часто подразумевает так называемый "герменевтический круг", который, как принято считать, возникает из утверждения, что для понимания части текста читателю необходимо понять весь текст, но чтобы понять весь текст, читатель должен понять часть текста. Предполагается, что герменевтический круг - это парадоксальная закономерность, делающая интерпретацию невозможной, но на самом деле это просто проблема более широких предпосылок лингвистического холизма.

В-шестых, если смысл - это отношения между понятиями без референции, то любые версии языка двух людей будут несопоставимы, поскольку не будет способа проверить, имеют ли два говорящих одно и то же значение хотя бы одного из своих терминов (без референции). Наконец, если смысл порождается только различиями, то для смысла каждого понятия может показаться, что смысл должен быть перенесен с одного понятия на другое в бесконечной цепи различных отношений.

Подобные наблюдения иногда используются для того, чтобы оспорить понятие смысла как такового, но на самом деле они указывают на катастрофические недостатки в этом более широком пласте теорий. Действительно, многие постструктуралисты знали, что принятое соссюрианское понимание смысла несовершенно. Деррида и компания представили многочисленные критические замечания в адрес этой модели - оспаривая ценность языковых структур, отвергая логоцентризм, подчеркивая те места, где, по их мнению, язык разрушается, и т. д. Но вместо того, чтобы предложить альтернативное объяснение смысла, эти теоретики часто оставляли читателей с мыслью, что смысл невозможен, и в какой-то степени они завещали эту точку зрения последующим ученым в различных дисциплинах.

Чтобы подойти к этому вопросу иначе, мы могли бы спросить: для чего нужна теория значения? Или, более конкретно, какую работу должна выполнять семиотика или теория значения для тех из нас, кто работает в области гуманитарных наук?

Вы можете подумать, что хорошая теория значения должна быть способна сделать хотя бы некоторое подмножество из следующего: объяснить, что значит знать язык или понимать конкретное предложение (напр, уметь закончить предложение "значение слова "рыба" - это ..." или уметь объяснить, что понимает человек, понимающий смысл предложения "это рыба"); объяснить, что общего между переводами и текстом, переводом которого они якобы являются, или дать хотя бы приблизительное представление о том, когда два разных термина из разных языков означают одно и то же; предложить, как можно было бы рассуждать о различных интерпретациях конкретного лингвистического текста (например, "что Шекспир на самом деле имел в виду под словом "зло-лед", так это ..."); прояснить, какое значение передает тот или иной знак; или, что более фундаментально, объяснить в каком-то рудиментарном смысле, как возможны коммуникация, производство значения или перевод. (Некоторые философы также отождествляют значение с тем, что определяет условия истинности, но я этого не делаю, см. примечание.) Было бы дополнительным бонусом, если бы такая теория могла давать некоторое представление о том, как человеческий язык связан с общением животных или возникает на его основе.

Исходя из этого, постструктурализм был неудачной теорией. Он не только не мог ответить ни на один из этих вопросов, но, будучи принятой моделью, часто де- не считал, что на многие из них есть ответы. Любые попытки определить смысл (или остановить его распространение) считались ошибочными. Перевод считался невозможным. Любая интерпретация считалась одинаково верной. Люди рассматривались как уникальные заключенные в лингвистическом посредничестве. Герменевтика рассматривалась как неизбежный круг, и так далее. Главное, что я хочу сказать, - это то, что эти загадки не являются грандиозными прозрениями человеческого состояния, а скорее свидетельствуют о неудачной философии языка.

Справедливости ради следует отметить, что постструктурализм внес ряд положительных моментов. Он привлек внимание к риторике и сделал непрозрачность языка подозрительной. Он напомнил ученым, что категории, с помощью которых мы смотрим на мир, не полностью определяются этим миром. Он также подчеркнул семиотику (даже если, с моей точки зрения, это неправильная версия) и важность внимания к знакам, символам и дискурсу. Более того, я думаю, что Деррида, в частности, был примерно прав, отмечая, что существуют проблемы с рассмотрением разговорного языка как парадигматического примера коммуникации. Несмотря на то, что Деррида мешало наследие соссюровской семиотики, которую он предполагал, даже отвергая ее, он в своем жесте к "архе-письму" указал на необходимость материальной семиотики, способной нарушить легкую бинарность между "реальностью" и "представлением" и сказать что-то существенное о том, как сам мир представляет себя. Именно это я и пытаюсь сделать в дальнейшем.

Таким образом, многие проблемы в гуманитарных науках действительно являются проблемами языка. Но постструктурализм оказался уникально неподходящим для их решения. И на это есть своя причина. Как я подробнее расскажу в главе 6, постструктурализм был, по сути, негативным догматизмом, маскирующимся под (неудачную) семантику. Большая часть того, что ученые получали от постструктурализма, заключалась в том, что их утверждения о значении текстов (в широком понимании) не могут быть предметом судебного разбирательства. Если смысл невозможен и любая интерпретация одинаково верна, то ошибаться нельзя. На практике, конечно, это не срабатывало. Мы продолжали осуждать научность, смысл и интерпретации друг друга (более того, парадигматические постструктуралистские работы сами по себе являются попытками отстаивать определенные интерпретации), но мы делали это, не имея теории языка для оправдания нашего поведения.

Постструктуралистские теории также не внесут особого вклада в встречу с симами, с которой началась эта глава. Показательный пример такого рода теоретизирования - книга, которую я прочитал в рамках исследования, проводившегося в Японии. Книга "Изобретенное Я: антибиография из документов Томаса А. Эдисона", написанная американским историком Дэвидом Наем по явно постструктуралистской модели, утверждает следующее:

Это исследование отвергает существование своего объекта, Томаса Алвы Эдисона. Когда-то он существовал, но ни его, ни какую-либо другую фигуру воссоздать невозможно. Ссылки на этих страницах ведут не к герою, а