Кардинал Ришелье - Петр Черкасов

Разрыв с Марией Медичи и «святошами» наметился после взятия Ларошели, когда влияние и авторитет Ришелье значительно возросли. Все обратили внимание на то, что Людовик XIII в обращении к народу по случаю взятия гугенотской цитадели отметил выдающиеся заслуги «очень дорогого и горячо любимого кардинала де Ришелье».

Острые разногласия возникли как раз по вопросу о дальнейшей политике в отношении французских протестантов. Мария Медичи, кардинал Берюль, канцлер Мишель Марильяк и глава военного ведомства Луи Марильяк настаивали на полном искоренении «ереси», на лишении гугенотов всех гражданских и политических прав. Кроме того, католическая партия требовала сближения с Испанией и Империей в условиях происходившей в Европе континентальной войны.

Несмотря на личное поздравление папы римского по случаю взятия Ларошели, кардинал Ришелье не обнаруживал желания изгонять «ересь» за пределы государства, а также подвергать политическим гонениям поверженных гугенотов. Гораздо более важным ему представлялось сделать из протестантов «настоящих французов», столь же ревностных подданных, как и католики. Ришелье воспротивился и сближению с Мадридом и Веной, предпочтя сохранить союз с протестантскими государствами, но не вмешиваясь пока непосредственно в европейский конфликт. Как во внутренней, так и во внешней политике Ришелье всегда руководствовался исключительно национально-государственными интересами, а не религиозно-идеологическими соображениями.

По мере того как позиции Ришелье становились все более прочными, число его врагов не уменьшалось, как можно было бы ожидать, а возрастало. Этому, впрочем, способствовал и сам кардинал, энергично и решительно отбиравший у аристократии ее древние привилегии. «Совершают грубую ошибку те, кто принимает борьбу Ришелье с грандами за его враждебность по отношению к дворянству в целом, — отмечает современный французский историк Виктор Тапье, — он никогда не забывал, что оно (дворянство. — П. Ч.) было нервом государства… Напротив, он считал дворянство необходимой пружиной общества. Но нужно, чтобы оно перестало быть недисциплинированным и праздным». Именно по этой причине Ришелье отдавал явное предпочтение служилому дворянству перед кучкой аристократов, совершенно бесполезных и даже обременительных для государства. В «Политическом завещании» Ришелье советовал королю «по достоинству оценивать услуги дворян, не забывая и о строгости, когда они пренебрегают своим долгом», а тех, кто не желает служить короне, лишать всех привилегий и принуждать нести часть бремени простого народа.

Аристократы, со своей стороны, откровенно ненавидели кардинала за попрание их «исконных» прав. Гранды с трудом, но мирились с притеснениями короля: в конце концов, король — первый дворянин, и его «исторические права» стали чем-то привычным. Другое дело — власть выскочки и олицетворяемой им бюрократии: она в глазах знати не имела никакого морального основания. Насаждаемая с помощью невесть откуда взявшихся таких же выскочек из провинциальных дворян-чиновников централизация и единая администрация с их посягательствами на древние вольности, на суверенитет и права провинций, где гранды испокон веку чувствовали себя бесконтрольными владетельными князьями, вызывала самое решительное сопротивление аристократии. Их первым предупреждением стал «заговор Шале».

Настойчивые усилия Ришелье в направлении централизации, посягательство на извечные традиции, насаждение единого порядка вещей вызвали глубокие сдвиги в общественном сознании, каких еще не знала Франция. Вместо привычных понятий, таких как «католик» или «гугенот», Ришелье насаждал неизвестное ранее или, уж во всяком случае, лишенное подлинного смысла понятие «француз». Слово «родина» (la patrie) уже получило право на жизнь, но понятие «патриотизм» едва ли было знакомо современникам кардинала-реформатора. Именно Ришелье преподаст своей стране первые уроки патриотизма, причем самыми нерадивыми учениками покажут себя аристократы, погрязшие в кастовом эгоизме.

Совершенно закономерным явилось то, что личные недруги Ришелье объединились с противниками его преобразований. «Святоши» должны были сомкнуться с оппозиционной аристократией, и они нашли друг друга, соединив усилия в борьбе против Ришелье.

* * *

Кардинал знал: пользуясь его частыми отъездами из Парижа в действующую армию, «доброжелатели» настраивают короля против него. Каждый раз Ришелье возвращался в столицу с тревожным чувством. Так было и после успешного завершения кампании в Лангедоке.

14 сентября 1629 г. Ришелье прибыл в Париж и сразу же почувствовал резкое изменение отношения к себе Марии Медичи, которая до того хотя бы внешне демонстрировала расположение к нему. Впервые противники кардинала выступили единым фронтом и в их числе Гастон Орлеанский. Королева-мать неожиданно воспылала неприязнью и к племяннице Ришелье мадам де Комбале (будущей герцогине д'Эгийон), своей фрейлине. Она открыто обвинила ее в шпионаже в пользу кардинала, что, возможно, и не было лишено оснований.

Ришелье избрал неожиданную для своих противников тактику. Он не стал защищаться или искать прямой поддержки у короля, а написал письмо Марии Медичи с извещением о своем решении уйти в отставку и покинуть Париж вместе с мадам Комбале: и он сам, и его племянница не желают терпеть возводимых на них незаслуженных обвинений. Разумеется, Ришелье постарался, чтобы содержание его письма к королеве-матери стало известно прежде всего Людовику XIII.

Неожиданный ход кардинала спутал карты его противников. Все они мечтали об удалении Ришелье, но решение должен принять король. А как он поведет себя в этом случае?

Реакция Людовика XIII была совершенно неожиданной даже для его матери. Он впал в такую ипохондрию, сопровождавшуюся приступами продолжительных и безутешных рыданий, что насмерть перепугал своих близких, докторов и духовника. Все ждали, чем это кончится, строя самые различные предположения.

Наплакавшись вволю и восстановив душевное равновесие, Людовик Справедливый в один прекрасный день пригласил к себе королеву-мать, Гастона Орлеанского и Ришелье и потребовал их немедленного примирения. Мария Медичи и Гастон лучше многих знали, что слабохарактерный король может быть невероятно упрямым и непреклонным, и им ничего другого не оставалось, как заверить кардинала в своих лучших чувствах, объяснив происшедшее нелепым недоразумением. Ришелье, со своей стороны, заявил о своей полной лояльности по отношению ко всем членам королевской семьи, и в первую очередь к королеве-матери, его давней благодетельнице. Кардинал все рассчитал точно. Все трое заверили друг друга во взаимном расположении, обязавшись совместно действовать на благо Франции и ее короля. Это произошло 21 ноября 1629 г. В тот же день Людовик XIII подписал эдикт о возведении кардинала Ришелье в ранг главного государственного министра. Эдикт узаконил те функции главы Королевского совета, которые Ришелье уже выполнял в течение пяти с лишним лет.

Старания кардинала на протяжении этих пяти лет принесли долгожданные плоды. Он не только сумел внушить королю абсолютное к себе доверие, но стал как бы частью самого Людовика XIII. С некоторых пор их мысли шли в одном направлении. Идеи единства, достоинства и величия Франции, внушаемые Ришелье, глубоко запали в сознание и душу впечатлительного короля.