Компас - Матиас Энар

Хотелось бы однажды найти в забытом чемодане романс Фабра на стихи Леве — бедный Габриэль Фабр, погрузившийся во мрак безумия; последние десять лет жизни он, всеми покинутый, провел в психиатрической лечебнице. Он положил на музыку стихи Малларме, Метерлинка, Лафорга[368] и даже китайскую поэзию, стихи поэтов Древнего Китая, переводы которых, как нам хочется верить, передал ему его сосед Анри Леве. К несчастью, неудачные музыкальные решения, бесцветные мелодии — именно они должны были нравиться поэтам: в этих переложениях слова значили больше, чем напев. (Впрочем, нетрудно сообразить, что подобная скромность стоила Габриэлю Фабру, поглощенному обеспечением успеха других, изрядной доли его собственной посмертной славы.)

Сара считает «Почтовые открытки» таким же бесценным сокровищем, как сочинения Пессоа; впрочем, она утверждает, что молодой Алвару де Кампуш вдохновлялся стихами Анри Леве, изданными в сопровождении предисловия Фарга[369] и Ларбо[370]. Образ Анри, денди и путешественника, умершего в столь молодом возрасте на руках у матери, не дает ей покоя — понятно почему. В Тегеране, сидя в глубоких, обтянутых светло-коричневой кожей креслах Французского исследовательского института, она рассказывала, что, когда она еще подростком жила в Париже, ей уже нравились корабли, нравилось мечтать о пакетботах, морских переходах и разных колониальных линиях. Фожье поддразнивал ее, утверждая, что подобное увлечение больше подходит мальчишке, корабли и поезда всегда считались игрушками для мальчиков, и он не знает ни одной девчонки, достойной этого звания, которую привлекали бы такие вещи, как морской флот, медные рупоры для передачи приказов, вентиляционные трубы, спасательные круги, толстые золотые шайбы морских компасов, шитые золотом фуражки и гордые очертания форштевней. Сара признавала, что технический аспект интересовал ее постольку-поскольку (хотя, по ее утверждению, она помнила такие характеристики кораблей, как габариты, водоизмещение, а также осадка и скорость), ей в основном нравились названия пакетботов, а главное, их линий: Марсель — Порт — Саид — Суэц — Аден — Коломбо — Сингапур — Сайгон — Гонконг — Шанхай — Кобе — Иокогама за тридцать пять дней, отплытие два раза в месяц, по воскресеньям, на борту «Тонкина», «Турана» или «Каобанга», судна водоизмещением в 6700 тонн, потерпевшего крушение из-за тумана, окутавшего его в районе острова Пуло-Кондор[371], расположенного на широте Сайгона; на острове находится ужасная, как свидетельствуют сами надзиратели, каторжная тюрьма. Сара мечтала о неспешных морских плаваниях, о знакомствах с новыми портами и о заходах на промежуточные стоянки; о роскошных столовых с резной мебелью красного дерева; курительных комнатах, будуарах, просторных каютах, праздничных меню, все более и более экзотических в зависимости от последней стоянки, и о море, море, той изначальной жидкости, которую, подобно бармену, встряхивающему серебряный шейкер, равнодушно взбалтывают звезды.

Ибо за пределами Востока есть особый Восток, мечта путешественников былых времен, сон о жизни в колониях, грезы космополитов и обывателей, сходящих с парохода на причал. Приятно представлять себе, как юная девушка Сара, живущая в Шестнадцатом округе Парижа, у себя дома, вдали от морских берегов, мечтательно потягивается, выпустив из рук книгу и устремив взор в потолок, представляет, как она садится на корабль, идущий в Сайгон; что видела она в эти загадочные часы в комнате, куда, подобно вампиру, хочется пробраться, чтобы, приняв облик речной или морской чайки, сесть на деревянный бортик кровати, на квартердек пакетбота, убаюканного вечером где-то между Аденом и Цейлоном? Лоти[373] писал о Турции, Рембо об Абиссинии, Сегален[374] о Китае, их книги французы читают на пороге взрослой жизни, они формируют востоковедов по призванию и мечтателей, таких же как в «Сиддхартхе» Гессе или «Александрийском квартете» Даррелла[375], — ни у кого из нас нет веских причин, чтобы доводить дело до конца, в юности мы с такой же легкостью принимаем любой поворот судьбы, с какой иголка самодельного компаса из пробки находит нужное направление; Сара любила читать, учиться, мечтать и путешествовать — но что можно знать о путешествиях в семнадцать лет, тебя манит сам звук слова, манят географические названия, карты, а потом всю жизнь ты пытаешься отыскать в реальности свои детские иллюзии. Сегален из Бретани, Леве из Монбризона и Гессе из Вюртемберга мечтают и сами создают частицу мечты, как создавал до них Рембо, демон путешествий Рембо, похоже всю жизнь пытавшийся опутать себя цепями, чтобы не дать себе уехать, даже позволил ампутировать себе ногу,[376] чтобы быть уверенным, что больше не сдвинется с места, — но и с одной ногой он проделает тяжелейший маршрут Марсель — Арденны, туда и обратно, несмотря на страдания, которые его ужасная культя причиняла ему на ухабистых дорогах Франции, где во множестве несравненных рытвин он прятал стихи, взрывающиеся воспоминаниями при каждом обороте колеса, при каждом скрежете металла о металл, при каждом хриплом гудке, рвущемся паром в промозглый воздух. Боли, от которых умрет провидец с физиономией каторжника, оказались нестерпимы, и ему не помогут ни морфин, ни утешение религией; первый поэт Франции, человек дерзких выходок, от холмов Севера до таинственной Явы, угас 10 ноября 1891 года в больнице Непорочного зачатия в Марселе, около двух часов пополудни, без одной ноги и с огромной опухолью в паху. Сара жалела этого тридцатишестилетнего ребенка (прожившего на четыре года больше, чем Леве, оставившего сотни стихов, прошедшего еще больше километров и проведшего десять лет на Востоке), писавшего сестре с больничной койки: «Где вылазки в горы, конные походы, бульвары, пустыни, реки и моря? Начинается жизнь безногого калеки!»