Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер

потому что с одними Петербургом и Москвой далеко не уедешь…

— Геся! — сказал я. — Нам такие сведения не нужны… да и вы, я не знаю… на что их собираете, а вот взамен их я был бы крепко благодарен тебе, если бы ты сообщила мне одно сведение, разыскала один адрес… Дочери одного нашего помещика… Она убежала сюда, с месяц тому назад и… пропала…

— Ну уж и пропала! У нас же ничего не пропадает. — И она опять засмеялась своим деланым смехом. — А как же ее зовут?

— Ее зовут Евгенией.

— Ну! Дальше.

— Евгенией Павловной Самбуновой…

— Самбуновой?.. Самбуновой… Это что ж: легальное или нелегальное имя?..

— Я не знаю, что значит «легальное» или «нелегальное»?..

— Ах ты, невинный младенец! — всплеснула она руками, засмеялась и хлопнула меня по руке своей записной книжкой.

— Постой, — сказала она, вставая. — Я, может быть, найду твою Самбунову… Погоди только немного.

Она порывисто поднялась с дивана и направилась за перегородку; но, сделав два шага, остановилась и так же порывисто подошла ко мне, наклонилась и спросила шепотом:

— А что, хороша эта Самбунова?.. Тебе нравится? Это невеста, что ли, твоя?.. А?..

— Она хороша… но не невеста моя…

Она пристально посмотрела на меня и погрозила мне пальцем.

— О! Собачатник!.. Так это ты за ней прискакал в Петербург?!

— Нет! Не за ней…

— Ну! Уж я знаю, что за ней!.. Не притворяйся!!

И она быстро прошла за драпировку. Довольно долго возилась там, что то отпирала, выдвигала, задвигала и вернулась ко мне полуодетая. Она сбросила платье и теперь явилась в полосатой юбке, закутанная легким серым пледом. В руках у нее была целая пачка маленьких листиков, скрепленных кнопиками, с алфавитом букв на полях. Она развернула листики на букве «С» и отыскала фамилию.

— Евгения Самбунова? — спросила она. — Так ведь имя твоей дульцинеи?

— Совсем не дульцинеи, а просто… доброй знакомой.

— Ну! Вот-вот, твоя «добрая» знакомая живет под именем Марии Крюковой, — а где именно живет и с кем живет — этого я теперь сказать тебе не могу… а завтра — да! Завтра… я это узнаю.

И она опустила листки в карман юбки и быстро близко, очень близко подсела ко мне на мягкий диванчик. Притом я заметил, что от нее сильно пахло какими-то крепкими духами.

— Ну! — заговорила она шепотом, наклонясь ко мне. — Покажи мне теперь ее карточку… Я же тебе сказала ее имя и скажу адрес ее, а ты теперь покажи мне ее карточку…

— Да у меня нет никакой карточки.

— Ну это вздор!.. Не может быть… Если ты будешь скрываться от меня… то и я тебе ничего не скажу и не покажу…

— Да, право же, нет у меня никакой карточки.

— Не верю! Покажи же твой портфель, портсигар или записную книжечку… Ну, где ты носишь ее карточку…

И не дожидаясь ответа, она своей маленькой рукой быстро скользнула в боковой карман моего сюртука и так же быстро, ловко, моментально вытащила оттуда портфель, вскочила с дивана и, спрятав руки за спину, захохотала и запрыгала.

XXII

— Что?! Что?! Теперь ты в моей власти… И я могу узнать все твои тайны… и святые секреты.

— Никаких у меня тайн и святых секретов нет, — сказал я покойно, досадуя на свою оплошность. — Я постоянно держусь и проповедую то правило, чтобы между людьми не было секретов… Не должно быть секретов…

Она не слушала меня и рылась в портфеле.

— А это что за письмо?.. Можно прочесть?..

Я пожал плечами.

— Читай что хочешь… Я тебе говорю, что у меня нет секретов.

Она развернула письмо Лены и с неимоверной быстротой пробежала его.

— Ну! Это твоя святая… — сказала она, складывая его. — А это что такое? — И она вытащила какой-то счет и также пробежала его.

Осмотрев портфель, она сделала недовольную мину и раскрыла второе отделение. В нем лежали деньги. Она пересчитала их.

— Пятьсот восемьдесят три?.. Это все?! И ты с этим вернешься домой?..

— Если не истрачу здесь, то вернусь.

— А если истратишь?..

— То выпишу еще.

Она посмотрела на меня пристально и подсела ко мне.

— Послушай!.. Ты должен… пожертвовать… нам…

— На что?! На ваши планы и замыслы?! Я им не сочувствую.

И вдруг, неожиданно для нее, я быстро выхватил у нее из рук деньги и портфель, спрятал в карман и застегнул сюртук. У нее в руках осталась только одна трехрублевка.

— Как это мило и любезно! — проговорила она и спрятала трехрублевку к себе в карман.

— Так же мило, — сказал я, — как и лазить по чужим карманам и рыться в чужих портфелях…

Она отодвинулась от меня и посмотрела на меня насмешливо.

— Собачатник и собственник!.. — проговорила она. — Милые, симпатичные черты!!

— Я уважаю собственность… это правда…

— Да скажи же, пожалуйста, неужели там у вас, в ваших кружках, все такие… неразвитые субъекты?

— Если ты считаешь неразвитием уважение к собственности, то да! Мы в нашем кружке все такие. Мы избегаем и презираем всякое стеснение своих ближних…

— И равнодушно смотрите, как их теснят другие… Хороши младенцы!..

— Для нас хороши.

Она пристально посмотрела на меня и опять придвинулась ко мне.

— Послушай, — зашептала она, — хочешь, я тебя буду научать и развивать… Давай жить вместе… общими трудами… матримониально…

И она припала к моему плечу. Я хотел отстраниться, но отстраниться было некуда. Я был прижат к ручке дивана. Я хотел отодвинуть ее, но рука моя невольно раздвинула плед и встретила ее голые горячие, атласистые руки и голую грудь…

— Ты меня хочешь… взять насильно?.. — прошептал я.

— Нет… Я хочу помочь тебе… быть благоразумным, — прошептала она прерывающимся голосом и вдруг вскинула обе свои ноги на мои и очутилась у меня на коленях.

Ее насмешливые, но прелестные глаза смотрели в мои глаза в упор. От всей фигуры веяло духами. Грудь тяжело, прерывисто дышала… У меня закружилась голова…

XXIII

Я вышел от нее рано утром. Был уже пятый час. Солнце только что всходило. Голова моя была тяжела, болела и кружилась, точно я угорел. Да и внутри, на душе, было скверно. Я опять готов был упрекать себя за недостаток твердости и прибегал тогда к обвинению времени, общественного шатания и разнузданности тогдашней молодежи.

«Это просто какой-то сумасшедший дом! — думал я. — Разбуженный, дикий зверь — без принципов, без понятий о долге и совести… Приносящий все в жертву будущему устройству общества… Да разве это устройство?!»

На углу Офицерской, из одного увеселительного заведения вышло три человека… Они вели друг друга под руки