Любимая - Кристин Каст

Афродита вдруг увидела себя – то, во что она превращается.

Ее густые светлые волосы растрепаны, мокрые от снега пряди беспорядочно падают на лицо и плечи. Она стала очень худой, но лицо выглядит одутловатым, отекшим. Под глазами залегли черные тени, выражение лица сделалось отрешенным, почти безжизненным. Она выглядит недоброй, почти жестокой и намного старше своего двадцати одного года. И тем не менее это она, такая знакомая и близкая.

Трясущейся рукой Афродита дотронулась до своего лица – и знакомая незнакомка в стекле сделала то же самое.

– Мама? – прошептала Афродита. – Я – моя мать?

Отражение отчаянно зарыдало. Не в силах больше смотреть, Афродита отвернулась от него – и уперлась взглядом в храм Никс, озаренный рассветом, снегом и любовью богини.

Судорожно всхлипывая, Афродита заковыляла через двор к храму. Она распахнула дверь и ввалилась внутрь. В тот же миг она погрузилась в тишину и нежные ароматы ванили и лаванды. Афродита не медлила ни секунды. Она решительно направилась к главному алтарю храма, где стояла великолепная статуя Никс. Вокруг нее висели подношения, символизирующие любовь: разноцветные бусинки, стеклянные шарики, украшения ручной работы, свечи, сосуды с вином, чаши с медом и свежими фруктами.

Афродита упала к ногам богини, закрыла лицо руками и зарыдала – она оплакивала своего убитого отца и свою злобную, равнодушную мать, которой вскоре предстояло умереть, свое несчастливое детство и саму себя. Картины, о которых она так мучительно хотела забыть, вновь ожили и замелькали в ее памяти.

Ей было шесть лет, и она так обрадовалась, что отец пришел с работы, что забралась к нему на колени, обхватила руками за шею и поцеловала прямо в губы. Мать схватила ее за руку, с силой оторвала от отца и швырнула на пол, крича, что она слишком большая, чтобы сюсюкать и целовать мужчин в губы, и что только определенного сорта девочки поступают так с определенного сорта мужчинами. Афродита тогда не поняла, что мать имела в виду, но почувствовала себя грязной, плохой и виноватой. С того дня отец больше никогда не целовал ее при встрече и расставании.

Афродита даже не пыталась вспомнить, когда ее целовала мать: этого не было никогда.

Зато Афродита помнила, как в восемь лет она надела свой первый раздельный купальник: белый, с желтыми ромашками. Она выбежала в нем к бассейну, где загорала мать, чтобы покрасоваться в своем чудесном «взрослом» купальнике. Мать смерила ее косым, неприязненным взглядом и сказала: «Если ты уже достаточно взрослая, чтобы носить раздельный купальник, значит, пора научиться подбирать живот. Стыдно».

Ей было восемь. Она не была ни жирной, ни даже толстой. Но с того дня Афродита стала постоянно беспокоиться о своем весе и часто недоедала.

Она вспомнила себя в одиннадцать лет. Мальчик с ее улицы спросил, не хочет ли она поиграть в кикбол с ним и другими соседскими мальчиками. Ее мать сказала «нет» и велела служанке закрыть дверь перед его носом. Афродита заплакала. Мать со всей силы влепила ей пощечину и назвала ее «маленькой шлюхой».

Афродита тогда не знала, что такое «шлюха». Она нашла это слово в Интернете, но все равно ничего не поняла. Она никогда не целовалась с мальчиками, даже за руку никого никогда не держала! Но мать назвала ее шлюхой. Значит, так и есть. Разве мама не всегда права?

Воспоминания сыпались на ее, мелькали перед внутренним взором, сменяли друг друга. Слезы Афродиты высохли, рыдания превратились в икоту. Она подняла голову с мраморного пола и села, глядя на безмятежное лицо богини. Она чувствовала, будто тяжелая пелена упала с ее глаз, сердца и разума. Она наконец увидела правду.

– Дело не во мне.

Афродита сказала это статуе. Сначала ее голос дрожал, задушенный слезами и чувствами, но чем дольше она говорила и чем глубже проникала в свое прошлое, научившее ее ненавидеть себя, тем сильнее, тверже и печальнее звучал ее голос, в нем проступила мудрость: настоящая, выстраданная.

– Дело не в том, что я была недостаточно хороша, чтобы заслужить любовь матери. Никто и ничто – ни ребенок, ни муж, ни работа – никогда не были и не могли быть достаточно хороши для моей матери, потому что она не была хороша для самой себя. Она не любила себя. Жизнь несла ей одни разочарования, потому что она была испорчена. Ее жизнь была испорчена, потому что она сама была испорчена. Она была испорчена. – Афродита смахнула с лица мокрые волосы и высморкалась. – И я не могла ее исцелить. Что бы я ни делала, я не могла заставить ее полюбить меня. Я могу исцелить и исправить только саму себя, полюбить себя. Я должна отпустить свою мать и вместе с ней отпустить всю боль, которую она принесла в мою жизнь. Если я не сделаю этого, то сама превращусь в свою мать. Я должна ее отпустить.

Она уронила лицо в ладони и снова заплакала, но на этот раз слезы несли облегчение и освобождение, потому что Афродита Ла-Фонт впервые начала жить своей собственной жизнью.

– Драгоценная дочь моя, я долго ждала этой минуты. Я хотела знать, что ты выберешь: исцеление или саморазрушение. Я бесконечно рада, что ты сделала мудрый выбор.

Афродита подняла голову и посмотрела на статую – но статуи больше не было. Вместо мраморной фигуры Никс перед ней стояла сама богиня, облаченная в серебряное и золотое одеяние. Темные волосы водопадом ниспадали к ее талии, а диадема из звезд сияла так ярко, что Афродите пришлось опустить глаза. Она благоговейно склонилась, прижавшись лбом к холодному мрамору.

– Прости меня, Никс. Я была тщеславной, немилосердной и эгоистичной. Я была жестока к себе и к людям, которые меня любят. Я не заслуживаю прощения, но умоляю: прости меня.

Афродита почувствовала, как рука богини легла на ее голову, и в тот же миг все ее существо наполнилось такой безграничной и беспричинной любовью, что она не выдержала и громко ахнула.

– Не нужно умолять, дочь моя. Я понимаю тебя. Я понимала тебя с того момента, когда ты была отмечена. Все это время я лишь ждала, когда ты сама поймешь себя. Встань, Пророчица. Прими свое будущее.

В тот же миг нестерпимая боль пронзила лоб Афродиты, опалив все ее лицо испепеляющей огненной мукой. Но в следующее мгновение боль прошла без следа.

Афродита подняла голову и посмотрела в улыбающееся лицо богини. Никс сделала изящный жест рукой – и перед ней возникло зеркало в серебряной раме. Афродита увидела в нем себя. Словно во сне, она подняла руку – и увидела, как ее отражение дрожащими пальцами ощупывает изысканную татуировку в виде синих и алых фейерверков, прелестной маской окаймлявших ее глаза.

– Ч-что это? Я не понимаю, – ее голос дрожал еще сильнее, чем руки. Афродита была настолько переполнена чувствами, что едва могла говорить.

– Это часть дара, предназначенного для моей Пророчицы, который дожидался момента, когда она сможет принять его.

– Прости меня, Никс, но я все равно не понимаю.

– Дочь моя, не нужно просить у меня прощения. Ты ни в чем не виновата. Это невозможно постичь без моего объяснения.