Стален - Юрий Буйда

Я рассказывал Люсьене о Розе Ильдаровне и Лариске, о Жанне и Монетке, но умолчал о Фрине и Лу, о Моне Лизе и Алине, а на ее вопросы о семье отвечал очень скупо, часто – лживо.

– Так я никогда не напишу полноценной биографии, – сердилась Люсьена. – Не может же она состоять из рассудизмов, пробелов и вранья! Ты трус, мошенник и плут, Игруев!

Я уже отчетливо понимал, что из затеи с биографией ничего не выйдет, и не скрывал этого от Люсьены. Она хмурилась.

Незадолго до Нового года я проснулся среди ночи от ужаса, весь дрожа, и позвал Люсьену:

– Найди в интернете телефон врача, который выводит из запоя на дому. Это стоит тысяч пять-шесть. Возьми карточку. – Я продиктовал пин-код. – Сними десять на всякий случай… банкомат в магазине за углом…

– Сейчас четыре часа ночи…

– Они работают круглосуточно.

Врач поставил капельницу, объяснил Люсьене, какие лекарства надо купить, и попросил ее дождаться моего пробуждения: «Мало ли что…»

Проснулся я поздно вечером.

Люсьены не было.

В углу прихожей стояла забытая Люсьеной трость, на комоде под ключами меня ждала записка:

«Ты прав: книга не получится. Сейчас и я понимаю, что идея биографии была ложной: ты – самоед, который пожирает себя в полном одиночестве и не нуждается ни в сотрапезниках, ни в свидетелях.

P. S. Взяла у тебя немного денег – надеюсь, я честно их заработала.

P.P.S. Мой самолет вылетает в 23.00 из Домодедова. Буду рада, если приедешь проститься».

Я заглянул в телефон: Люсьена сняла десять тысяч, потом расплатилась карточкой в аптеке, а затем сняла еще сто тысяч. «Доступный остаток 8890,23» – гласило банковское уведомление. Что ж, заработала она неплохо и, в общем, честно.

До метро быстрым шагом через дворы – минут десять, от «Домодедовской» до «Павелецкой» – двадцать две минуты, дорога от «Павелецкой» до Домодедова на аэроэкспрессе займет полчаса, то есть я успевал проститься с Люсьеной.

Энергии моей, однако, хватило только до «Павелецкой». Я устал, проголодался, понял, что не знаю, о чем мы будем разговаривать и как удержаться от вопроса про сто тысяч моих, черт возьми, рублей. Рядовая московская проститутка, если брать ее на два часа в день, обошлась бы максимум в тридцать-тридцать пять тысяч за две недели. А тут – сто тысяч! Да еще восемь сотен за аэроэкспресс туда и обратно. Плюс кофе в аэропорту – сотни три-четыре. И разговор ни о чем, увязающий в тягостных паузах. А потом еще долгий путь назад, домой, где меня ждал только пустой холодильник…

Подошел поезд, следующий до станции «Алма-Атинская», я вскочил в вагон и с облегчением откинулся на спинку дивана.

За последние двадцать лет лица в метро изменились: исчезли одышливые мужчины с пухлыми портфелями, все реже встречаются московские евреи, итээровцы, работяги, все больше юных менеджеров в дешевых костюмчиках, шалых девушек с рюкзачками, молодых провинциалок в поисках счастья, старушек в поисках дешевизны, бизнесменов, обсуждающих по телефону не вчерашний футбол или «как хорошо посидели», а поставки алюминиевых окон или ставки по кредиту…

На «Автозаводской» в вагон вошел молодой молдаванин с аккордеоном, и когда поезд вынырнул из тоннеля и помчался к мосту, он красивым голосом запел:

Сначала ему подпела молодая компания с пивом в руках, потом подхватили две пьяненькие бабенки за пятьдесят, потом еще кто-то, и вот уже весь вагон – московские евреи, итээровцы, работяги, юные менеджеры, девушки в поисках счастья, старушки в поисках дешевизны и бизнесмены – подхватил, запел во всю мочь, во весь надрыв, а поезд стучал по мосту над рекой, покрытой битым льдом, вдоль набережной полыхали огни, над трубами вдали стояли столбы белого пара, русские звезды светили ярко, лиловые, дикие и страшные в своей красоте, и когда поезд уже начал втягиваться в тоннель, посреди вагона вдруг поднялась во весь рост старуха в квадратном пальто, раскинула руки и рыдающим высоким голосом закричала:

И на какое-то мгновение мне показалось, что эта песня никогда не кончится, что она так и будет звучать, кричать и плакать до надрыва, пока грохочущий поезд с безумным машинистом не сорвется с железного своего пути, чтобы проломить стены, с воем вылететь на простор, а потом, охваченный алым сиянием, унесется в бескрайние заснеженные поля, затеряется в огромных, как тоска, черных лесах, раскинувшихся от океана до океана, запропадет, исчезнет, сгинет навсегда в русской вечности, и при этой мысли, пронзившей меня ледяной иглой, стало и хорошо, и пьяно, и бессмертно…

Вскоре Люсьена прислала письмо, в котором делилась соображениями об особенностях нарратива в моих поздних рассказах и как бы между прочим просила прислать файл, оставленный в моем компьютере: «Это расшифровки наших разговоров. Обидно терять двухнедельную работу».

Файл назывался без затей – Razgovor. На первых страницах текста участники разговора Л. и С. обсуждали судьбы рассказа, пытаясь придерживаться хоть какой-то логики, а потом шли разрозненные куски – об интеллигенции и либерализме, о Чечне и Кумском Остроге, о Розе Ильдаровне и Лариске, о Головине и Ольге Антроповой, о жеманности языка, объединяющей Набокова и Солженицына…

На предпоследней странице приводилась известная цитата из Чехова: «Надо, чтобы за дверью каждого счастливого, довольного человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда-болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как и он не видит и не слышит других. Но человечка с молоточком нет, счастливый так и живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер в спину, и все обстоит благополучно».

Ниже следовала фраза: «Человек с молоточком стал человеком с молотком».

Помню, в тот день мы говорили о возвращении моды девяностых – пальто оверсайз, широких штанов, платьев-комбинаций, кожанов три четверти, бейсболок с плоским козырьком, потом об осени 93-го и трупах на Дружинниковской улице, о силе обстоятельств и свободе выбора, о двадцатом веке с его тошнотворным гуманитаризмом, экзистенциалистской клоунадой, пустопорожним новым романом и прочими экспериментами на уровне века посредственностей, о том, как часто идеал свободы подавляет свободу личности, о Мефистофеле XXI века, соблазняющем нынешнего героя правом избранного решать проблемы обезличенного мира, об оппозиции и чеховском человеке с молоточком…