Останется при мне - Уоллес Стегнер

Халли рассмеялась, как ее мать.

– Не надейтесь. Девочки позавтракали рано, чтобы поехать с Лайлом в Монтпилиер. Может быть, оставили немного ржаных хлебцев и творога.

– Ничего себе гостеприимство, – сказал я. – Как они поживают, эти жуткие близняшки, которых мы никогда не видели?

– Перекормлены, – сказал Моу. – Неутомимы. Изнурительны. С-с-слава богу, Лайл взял их на себя до пикника.

– Так естественно все это звучит, – радостно промолвила Салли. – Так по-обычному. Я хочу все про вас услышать. Семья в сборе?

– Если бы мы все были в сборе, было бы не по-обычному. Ник был здесь, но ему пришлось вернуться в Эквадор. Барни и Питер прилетают сегодня, Лайл поехал забирать их из аэропорта. Дэвид живет тут с прошлой осени. Соорудил себе на холме подобие юрты и обитает в ней, как монгол. Мама вам наверняка писала.

– Почти вся семья, – заметила Салли. – Значит, совсем скоро уже. Сколько ей остается?

Халли трудно выглядеть мрачной даже в мрачной ситуации. Как ее мать, она создана для улыбок, и сейчас она улыбнулась в ответ – сморщив лицо, осветила его печальным светом.

– Может быть, две недели… А может, одна. Она держится за счет силы воли, но она совсем слаба, страшно исхудала, почти ничего не ест, по многу часов отдыхает. Но вы же ее знаете. Она сама решит, когда ей будет пора. Начнем с того, что сегодня день ее рождения…

– Боже мой! И правда! Как это я… Вот почему пикник. Господи, я должна была помнить!

– О подарках не беспокойтесь, – сказала Халли. – Подарок – вы сами. Это тоже было у нее на уме, будьте уверены. Она лежит там на кушетке с блокнотом и планирует все, как крестный отец из мафии. Она не уйдет, пока не приведет все в порядок. Пересмотрела все свои бумаги и большую часть сожгла. Отдала каждому из нас альбом, который вела с нашего рождения. Вот когда я заплакала. О ней думаешь: вот женщина, которая любит командовать, у которой в руках все нити, которая всем и каждому говорит, как им надо поступать; а потом открываешь этот материнский альбом и видишь, как она все за тобой примечала, любила тебя, приглядывалась к тебе, питала надежды на твой счет, предсказывала, какой ты можешь стать.

– Я знаю, – заметила Салли. – Я видела эти альбомы.

– И она приглашала к себе внуков, по одному в день. Последние визиты. Этим все сказано. В понедельник были наши близняшки, они ходили вместе. Вчера – Марджи. Вы же помните Марджи. Это старшая у Барни.

– Конечно. Совсем уже выросла, должно быть.

– Наполовину, – сказала Халли. – И несчастна. Барни и Этель расстаются, вы знали об этом? Очень тяжело: крики, ссоры – ужас. Вместе они в коттедже жить не могут, поэтому, когда он приезжает из Хартфорда, она переселяется с детьми к тете Камфорт.

– Им бы перемирие заключить.

– До маминого ухода. Да. Этель могла бы, но не Барни. Он считает, мама встала на ее сторону. И, разумеется, не ошибается. Как бы то ни было, Марджи вышла от нее в слезах и проплакала до вечера.

– Бедный ребенок.

– Да, плохо. Не только то, что бабушка умирает. Она особых церемоний насчет своей смерти не разводит – шутки отпускает, просто невероятно. И я не думаю, что Марджи так уж сильно расстраивает конфликт между родителями. Должна была уже с этим свыкнуться. Но она видела эту череду внуков, идущих к Верхнему дому, всё так сурово, торжественно, а потом настала ее очередь. Она сказала, она вышла с чувством, что бабушка отметила ее галочкой в списке своих дел. Выполнено. Марджи почувствовала себя совершенно уничтоженной, как будто все, конец света. И она любит маму, любит бабушку, но в каком-то смысле взяла сторону Барни и моего папы.

– Сида? – переспросил я. – Он, получается, не нейтрален? А как он держится вообще?

Халли ответила только на второй вопрос:

– Примерно так, как можно было ожидать.

Мы молчали, но продолжения не последовало. Веранду, как облако пыльцы, окутала смутная неловкость. После паузы ее рассеял Моу:

– Ну так как насчет поесть? Не знаю, как в-в-вы, а я очень хочу.

– Я тоже, – сказала Салли и сняла с подлокотника висевшие на нем костыли.

Моу ринулся помогать. Его чуткость намного превосходит его мышечную координацию. Салли и я несколько раз видели его в программе “Сегодня” или еще какой-нибудь, где он объяснял или предсказывал что-то по экономической части, и чувствовалось, что его голова работает куда быстрее, чем язык. Его мудрость, идя в эфир, принимает форму невнятного бормотания. Не будь он таким заикой, он был бы главным экономическим советником у всех демократических администраций на протяжении его жизни. Надо прочесть его книги и статьи, чтобы понять, до чего он умен, и надо знать его лично, чтобы увидеть, сколько доброты и внимательности кроется за его неуклюжестью.

Чтобы убрать его с пути, я сказал ему:

– Займитесь стулом, Моу, будьте добры.

Взяв Салли под мышки, я поднял ее на ноги. Моу отодвинул стул с дороги. Халли смотрела словно против воли, еле заметно морщась. Хотя Салли начала носить фиксаторы еще до рождения Халли (мы неизменно предполагали, сопоставляя факты, что Халли была зачата той ночью на Голощекотном пруду), мы не виделись восемь лет, и неудивительно, что молодую женщину заново шокировала беспомощность человека, у которого не действуют ноги.

Когда Салли оперлась на костыли и стала поворачиваться, Моу вновь рванулся на помощь. Она остановила его спокойной улыбкой:

– Спасибо. Я сама.

– А ступеньки?

– Я справлюсь.

– Вы, конечно, знаете выражение: самостоятельный, как боров на льду, – сказал я. – У нее такая самостоятельность выглядит кроткой и осторожной, но не заблуждайтесь на ее счет. Она сама.

С неохотой он отступил. Салли переместилась к выходу, наклонилась, уперла костыли во вторую ступеньку сверху, перенесла вперед, едва касаясь ими пола, свои обутые в железо бессильные ноги и поставила их на ступеньку. Потом так же на следующую. Потом на землю. На тропинке, по которой она шатко двинулась, Моу, запутываясь стулом в кустах малины, держался за ней вплотную. Он мешал мне приблизиться к Салли. Я хотел быть рядом на случай, если костыль за что-нибудь зацепится или скользнет. У нее уже был перелом бедра и перелом запястья – не так она неуязвима, как может показаться.

Я не мог его обойти, но после нескольких неверных шагов Салли сама о себе позаботилась. Остановилась, повернулась, комически выпятила губы и широко открыла глаза.

– Моу, я люблю вас всем сердцем, но если вы и дальше будете галантно предлагать мне руку, я рухну лицом вниз.

Она придала ситуации смешной оборот, и мы засмеялись. Моу, когда я протиснулся мимо него и подошел к Салли, восхищенно покачал головой, глядя на меня. Салли всегда была для Лангов и Эллисов человеком-легендой благодаря ее легкому, веселому отношению к своей немощи. Что ж, справедливо.