Лики ревности - Мари-Бернадетт Дюпюи

– Конечно, Арман, все сделаю, – вздохнув с облегчением, пообещала Изора. – Мне так хочется увидеть море!

– Fan de vesse! Сил нет выслушивать весь этот вздор! – снова повысил голос Бастьен. – На море ей приспичило! А я его видел, твое море?

– Времена меняются, отец, – вмешался Арман. – Изора имеет право жить, как ей хочется, и путешествовать в свое удовольствие. Кто тяжело трудился, пока здоровые молодые мужчины были на фронте? Женщины – такие, как мама и Изора. И не только в наших краях, но и по всей Франции – на заводах, на полях!

– Ой, я сейчас заплáчу! Не желаю больше слушать о замученных работой женщинах и о каких-то там переменах! Выпьем лучше по стаканчику красного!

Все еще хмурясь и качая головой, фермер налил себе вина и прищелкнул языком. Люсьена подала ему миску с супом и отошла, чтобы помешать рагу в котелке, подвешенном на треноге над горячими угольями.

– Будет тебе сердиться, муженек, – приговаривала она. – Вся семья собралась за столом, а для меня это – радость!

– Ты права, мама, – подхватил Арман. – За меня не волнуйтесь. Раз уж завтра я остаюсь в доме один, как следует вымоюсь и лягу спать. А ты, сестренка, если найдешь на пляже раковину, привези мне в подарок! Я видел океан в июле 1914-го, когда мы с Женевьевой ездили в Ле-Сабль-дʼОлон. Красивее нет ничего на свете…

– Обязательно привезу тебе ракушку!

Кончиками пальцев она провела по руке брата, лежащей на столе, выражая ему свою признательность. Он все понял и ответил таким же нежным жестом.

«Думаю, Женевьева была бы счастлива вот так к нему прикоснуться. Просто дотронуться!» – подумала Изора.

Она будто бы заново переживала их с Арманом вчерашний разговор, который состоялся после ее возвращения из Феморо. Как и сегодня, на брате был нелепый тюрбан, полностью закрывающий лицо. «Когда я вошла к нему в спальню, он сидел с книгой в кресле возле переносной печки. В комнате было тепло, и Арман, на первый взгляд, казался умиротворенным…» – вспомнила девушка.

Она в деталях описала ему разговор с Женевьевой, но брат сохранял полнейшее спокойствие. А потом задумчиво сказал:

– Что ж, пускай мне напишет, если ей от этого станет легче. Или поступим по-другому: я сам напишу, первым! Мы никогда не будем вместе, и ей придется смириться! Я поступаю так, потому что люблю и хочу, чтобы ее жизнь была счастливой и полной.

Весь вечер они провели вместе. Арман рассказывал о первых днях на фронте, а Изора – о том, как училась в «Эколь нормаль», а потом работала у Понтонье, и о своей размолвке с графиней де Ренье. В четыре часа Изора спустилась на кухню и под благосклонным взглядом матери приготовила полдник для всей семьи. То воскресенье навсегда останется в памяти, Изора это знала. Ее любовь к брату только крепла.

«Сегодня он опять защищал меня перед отцом!» – улыбнулась она.

Сен-Жиль-сюр-Ви, на следующий день

Изора первой выпрыгнула из разбитого деревенского дилижанса – чудом уцелевшего пережитка XIX века, который до сих пор курсировал между крошечным городским вокзалом и санаторием для больных туберкулезом «Вилла Нотр-Дам». Это было внушительное здание, построенное на небольшом холме у самого океана, с двух сторон окруженное дюнами. К нему вела песчаная дорожка. С террасы санатория открывался прекрасный вид на пляжи и бесконечную гладь Атлантического океана.

– А где же море? – спросила Изора. – Господи, как приятно пахнет! Мне очень нравится. И такой странный шум…

– Это запах йода и морской воды, – уточнил Жером. Девушка подала ему руку, помогая выйти из дилижанса. – А шумят волны. Должно быть, сейчас самый прилив.

– Мадам Маро, можно я побегу вперед? – попросила Изора, предвкушая встречу с могущественной стихией. – Вы, конечно же, торопитесь увидеть крошку Анну. Скажите, что я тоже приехала и скоро приду. И оставьте мне самую тяжелую сумку.

– Беги, сумки понесет Жером, – разрешила Онорина. Сегодня она постаралась одеться понаряднее, на голову повязала красивый платок.

В одной руке у нее была корзинка с продуктами и ридикюль, в другой – полотняная сумка. Она рассчитывала, что Изора останется с ними.

У Жерома заныло сердце. Он бы дорого дал, чтобы видеть восторг Изоры в момент, когда ее взору откроется океан; наблюдать, как ветер треплет ее черные кудри; любоваться экстатической улыбкой на восхитительном кошачьем личике.

– Да, конечно, беги, моя хорошая! – подбодрил он любимую. – Но будь осторожна, чтобы тебя не накрыло большой волной.

– Спасибо, Жером! Спасибо!

И девушка, совсем по-детски подхватив юбку – так, что стали видны не только ботинки, но и серые чулки, – убежала в сторону пляжа.

– Никакого понятия о приличиях! – пробурчала Онорина себе под нос.

– Мам, почему ты так говоришь? – не понял слепой юноша.

– Я знаю, сейчас в моде юбки покороче, чем носили мы в свое время, – видела в журналах. И в Париже, конечно, только в таких и ходят, но Изора позволяет себе показывать щиколотки!

– Перестань ее критиковать! В поезде, стоило Изоре заговорить, как ты начинала вздыхать, – да-да, совсем как сейчас! Если бы мы приехали летом, она могла бы даже искупаться. Я уверен, что женщины, купающиеся в море, показывают куда больше, чем щиколотки! Идем лучше в санаторий.

– Господи, а ведь ты прав, Жером! Может показаться, что я нарочно тяну время. Хотя, положа руку на сердце, так оно и есть. Знал бы ты, сынок, как я боюсь вердикта докторов! Они высказывали опасения еще в прошлый мой визит – в ноябре, незадолго до того, как в шахте случилось несчастье. Хорошо, что твои сестры могут навещать нашу девочку довольно часто!

– Ты должна верить в лучшее, мама! Анна – маленький ангел, Господь спасет ее!

Онорина взяла сына, который осторожно исследовал дорожку кончиком белой трости, за руку.

– Твои слова да богу в уши, Жером! Как бы мне хотелось, чтобы в этом году Анна отметила с нами Рождество! Но боюсь, что не получится. Мсье Обиньяк и слышать ничего не хочет. Он запретил мне привозить Анну в Феморо даже на пару дней.

Директор горнорудной компании опасался распространения инфекции, и при малейшем подозрении на туберкулез больного выдворяли из шахтерского поселка[42]. Семья Маро придерживалась мнения, что такие меры безопасности слишком суровы, но, как и многим другим, пришлось уступить. Вот уже два года младшая девочка Гюстава и Онорины жила в санатории в Сен-Жиль-сюр-Ви – месте, где, благодаря морскому воздуху и здоровой пище у пациентов больше шансов поправить здоровье.

Изора же забыла не только о своих огорчениях – обо всех бедах мира. Стоя на вершине песчаной дюны, она смотрела на океан – пребывающее в вечном движении необъятное пространство, чье шумное пение привело ее в состояние невыразимого восторга. Под мутно-серым небом вода казалась зеленой, с оттенком патины. Огромные волны с гармоничным рокотом обрушивались на берег.