Мы не могли разминуться - Аньес Мартен-Люган

– Позвони ему, найди его, хоть как-то действуй.

Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Впервые за все время он согласился взял на себя обязательство. Выполнит ли он его? Я дала ему еще один шанс.

– А теперь я ухожу, – объявила я.

Все мое существо молило Пакома проводить меня. Он положил ладонь мне на талию. Я в последний раз обратилась к Николя:

– Мяч на твоей половине поля, сделай так, чтобы мне не пришлось возвращаться. Я совсем не хочу тебя ненавидеть, не хочу, чтобы у меня возникло желание уничтожить тебя за то, что ты уничтожил нашего сына. Это не пустые слова. Ты же это понимаешь?

– Положись на меня. Я больше не оставлю Ноэ.

Он силился привлечь внимание Пакома.

– Встретимся сегодня вечером?

– Нет, завтра, может быть.

Мы молча шли в старый город. У меня были ватные ноги, туман в голове и ощущение, что я на распутье. Я думала о Ноэ, который, возможно, все еще на пляже и мечется в лабиринте своих внутренних конфликтов. Я думала о Поле, по которому скучала. Думала об извинениях Николя, о его страхах и впервые высказанной готовности признать сына. В его искренности я не сомневалась. Один барьер только что был разрушен, но я пока не пришла в согласие с собой. С другой стороны, все паруса подняты, почти все действующие лица приняли правила игры. Каждому придется строить, точнее, выстраивать себя заново, поднимать из руин. И еще я думала о Пакоме. Он ни на секунду не отпускал меня, если не считать мгновения, когда его рука соскользнула с моей талии, чтобы взять мою ладонь и стиснуть ее. Я боялась заговорить с ним, боялась спрашивать, боялась ответа, который могла услышать. Когда мы подошли к машине, он обнял меня.

– Хочешь что-то передать Ноэ?

– Нет, я сказала ему все, что должна была, и не хочу, чтобы он зря питал иллюзии.

Я стояла зажмурившись, прильнув к нему. Пока можно было, я наслаждалась его дыханием, ароматом его духов, той свободой, которой он наделял меня, близостью его тела. Потом он напрягся, и я услышала мучительный вздох. Я обхватила его лицо ладонями и прижалась к губам.

– Я люблю тебя, – прошептала я, не отрываясь от его губ.

Его руки смяли меня. Я вцепилась в его затылок. Наш поцелуй был таким же пьянящим, как самый первый. Он был таким же страстным, как все остальные, которые за ним последовали. Он был отчаянным и мощным, как… я не могла это мысленно произнести, не могла сказать себе это. Наши губы разъединились, лбы соприкоснулись, его глаза открылись и заглянули в мои. Мне показалось, что его сердце пропустило удар, как если бы он на миг задохнулся. Потом он разжал руки, отступил на пару шагов, снова опустил ресницы, развернулся и ушел. Я следила за ним, пока его фигура не скрылась в старом городе. Он спрятался за своими крепостными стенами, возвратив себе свободу.

Все последующие дни не было почти никаких новостей, если не считать короткого сообщения от Элоизы, поблагодарившей меня за встряску, которую я устроила ее мужу. Моя вера в Николя окрепла, он явно ступил на путь, ведущий к сыну. Теперь оставалось только сохранять терпение и надежду на то, что появление отца принесет мир в душу Ноэ. Родные стремились почаще бывать со мной, им хотелось поддержать меня и сократить время моего ожидания. Но я отказывалась иметь дело с кем-либо, кроме Поля. Он был единственным, кто уважал мое молчание, единственным, чье участие немного скрашивало отсутствие сына.

Я снова спала в своей постели, пора было возвращаться к каждодневной рутине, если я не хотела опять провалиться в депрессию. Я была убеждена, что у Пакома Ноэ ничто не угрожает, но это не означало, что я отказалась от борьбы за его возвращение. Однако, прежде всего, я обязана была его уважать. Он отдалился от меня, и это был его выбор, понятный и оправданный. После криков, слез, отторжения, молчания мне удалось увидеться с ним, сказать ему несколько слов. Я сделала все, что смогла. Теперь я наберусь терпения. А еще, принимая ту дистанцию, которую он установил между нами, я хотела ему показать, что отныне считаю его взрослым, а не ребенком. Я стала мыслить настолько трезво, что даже предсказуемый провал бакалавриата не беспокоил меня, теперь я считала его чем-то второстепенным. Ноэ сможет сдать экзамены в будущем году, экстерном или в одном из лицеев на выбор. И потом, его уже однажды приняли на экономический факультет, так что примут еще раз. Что значит один год по сравнению с душевным покоем, с обретением своего “я” и согласием с самим собой?

Тем вечером, пытаясь не раскисать, я решила заняться готовкой. Негромко включила музыку и принялась за карри из курицы. Погрузившись в тупое созерцание поджаривающейся птицы, я в какой-то миг сообразила, какая я жалкая и смешная. Отшвырнув деревянную ложку, я выключила газ и дурацкие песни, которые, как предполагалось, должны были придать мне бодрости, и опустилась на стул. Уронила на стол руки, уткнулась в них лбом и постаралась дышать размеренно: не хотелось расплакаться. Представление о времени я потеряла.

А потом у меня начались галлюцинации, мне послышалось, что в замочной скважине поворачивается ключ. Привычки живут долго, а мой разум привык к домашним шумам моей прошлой жизни. Однако звук, который я услышала, был вполне реальным, мое воображение ни при чем. Я потерлась лицом о рукав, чтобы высушить слезы. И чтобы не закричать. Дверь открылась и закрылась, связка ключей звякнула в блюдце на столике в прихожей. Я непроизвольно вскочила, стряхнула оцепенение и направилась в гостиную. Чтобы не упасть, я схватилась за притолоку. По комнате шел Ноэ со своей гитарой и дорожной сумкой. Он смотрел прямо перед собой. Я зажала рот ладонью, пытаясь не разрыдаться и не броситься ему на шею. Он вернулся домой. Я не сводила с него глаз. Поднявшись на три ступеньки, он остановился и обернулся ко мне:

– Добрый вечер, мама.

Мама… ты назвал меня мамой. Ты здесь, мой дорогой, мой любимый. Я снова существую для тебя.

Вести себя, будто ничего не происходит. Взять себя в руки. Быть сильной. Быть естественной, как он.

– Добрый вечер, Ноэ, – кое-как выговорила я.

Я откашлялась, чтобы хоть чуть-чуть прийти в себя. Он держался стойко и не сводил с меня золотистых глаз.

– Ты ужинал?

– Нет.

– Я тут кое-что готовлю. Будешь?

Он пожал плечами, что в данном случае означало “да”, и убежал вверх по лестнице. Вся дрожа, я пошла на кухню и плеснула в лицо холодной водой, чтобы опомниться. Ноэ снова дома. Это реальность, это правда. Он здесь. Он заново вступает в свои владения. Что произошло? Скажет ли он мне? Будет ли вообще со мной разговаривать? Решусь ли я задавать ему вопросы? Я была сама не своя и ухитрилась обжечься, когда снова занялась курицей.

Он пришел ко мне на кухню и, скользя вдоль стенки, накрыл на стол. Я мужественно не позволяла себе наблюдать за ним и чувствовала себя маленькой рядом с сыном, который откашливался, придумывая, как начать разговор. Однако меня переполняло счастье, и мне было плевать на его молчание. Он здесь, и только это имеет значение. Когда мы сели за стол, я с радостью убедилась, что его прекрасный аппетит никуда не делся. Поглядывая на него, я даже забыла о еде. – Я приехал из-за экзаменов, – сообщил он, расправившись с десертом.