Прогулки по Парижу с Борисом Носиком. Книга 2: Правый берег - Борис Носик

Гуляя по уцелевшим (и поныне еще целым) пассажам «Каир», «Пети-Пэр», «Божоле», «Фейдо», «Сент-Авуа», «Прадо», «Кольбер», «Вивьен», «Жуфруа», «Путо», «Сент-Анн», «Гравийе», «Вердо» и еще и еще, как было не вспомнить веселый доосмановский Париж!

В не меньшей степени, чем с Пале-Руайяль, жизнь важных тогдашних пассажей и галерей связана была с Большими бульварами. Конечно, многих из тех пассажей и галерей, что были некогда украшением Парижа, нет больше близ Больших бульваров. Сравнительно недавно исчезли, например, галереи Оперы, связанные с историей сюрреалистов и театра «Модерн». Однако до сих пор цел еще на бульваре Монмартр (на нечетной его стороне) выходящий также на рю Сен-Марк пассаж Панорам. Он был очень знаменит и в 20-е годы XIX века уступал по своей популярности разве только пассажу «Пале-Руайяль», зато в 30-е, а потом и в 60-е годы обрел еще большую славу. Пассаж этот – один из старейших в Париже. Построен он был на рубеже XVIII и XIX веков архитектором Гризаром на месте дворцового двора маршала Монморанси, герцога Люксембургского. По двум сторонам пассажа стояли в ту пору круглые башни, где и представлены были панорамы, принесшие пассажу особую популярность в 20-е годы. В этих башнях в центре круглой ротонды, окруженной балюстрадой, помещались зрители, созерцавшие «панорамную живопись», шедшую по кругу. Используя уловки перспективы и особой подсветки, панорамы создавали у зрителя ощущение объемности изображения и, как выражаются иногда, «жизненности». Глядя на эту живопись, зритель без труда воображал, что он смотрит вниз на Париж с воздушного шара или, скажем, видит бегство англичан из Тулона в 1793 году, созерцает панораму Афин, Рима, Неаполя, Иерусалима. Зрители были в восторге, и притом не детишки или простолюдины какие-нибудь, а взрослые, искушенные зрители. «Иллюзия была полной, – восхищался Шатобриан. – С первого взгляда опознал я все памятники, все места, вплоть до дворика, куда выходили окна моей комнаты в монастыре Спасителя…»

Журналисты наперебой восхищались панорамой Парижа, утверждали, что не надо больше лазить на башни Нотр-Дам, чтобы сверху полюбоваться городом, не уставали восхвалять Фултона, который обогатил Париж этой английской выдумкой. Толпа текла из одного конца пассажа в другой, от панорамы к панораме, и, вдохновленная успехом соседки, галерея «Вивьен» немедленно открыла у себя «Жеораму», галерея «Кольбер» – «Космораму», а пассаж Оперы – «Еврораму». Но и пассаж Панорам не остановился на достигнутом, и, когда панорамы поднадоели, знаменитый фотограф Дагерр, отец дагерротипа, создал в том же пассаже «Диораму», о которой Бальзак писал восхищенно: «Это одно из чудес света, истинная победа человечества». Надо сказать, искусник Дагерр и впрямь придумал немало занимательных фокусов, скажем, смену дня и ночи на глазах у изумленной публики или сочетание фотографии с реальными предметами, с потоками воды и даже с живыми тварями. В романе Бальзака «Отец Горио» в разговоре обитателей пансиона Вокье все эти новомодные «рамы» (а корень этот и нынче обыгрывают так и этак французские торговцы» – «брикорама», «конфорама» и т. п.) дают пищу для диалога, отмеченного типично французским упоением каламбурами и вполне маяковскими неологизмами, оставляющими, надо сказать, русского читателя, как правило, вполне равнодушным.

В 1806 году к пассажу Панорам прилепился театр «Варьете». А в 1834-м, когда появились в округе новые галереи и конкуренция стала ощутимей, пассаж Панорам был расширен и продолжен галереями «Сен-Марк», «Монмартр», «Варьете» и «Фейдо». Тогда же театр «Варьете» вывел на галерею «Варьете» «артистический вход». Ну а в 60-е годы прошлого века театр «Варьете» (а с ним, понятное дело, и пассаж Панорам) пережил годы своей самой громкой славы. Здесь тогда ставили Оффенбаха – «Периколу», «Прекрасную Елену», «Герцогиню Герольштейнскую», – а в главных ролях блистала любимица Оффенбаха мадемуазель Гортензия Шнайдер. Слава о ней распространилась далеко за пределы Франции, и многие царственные особы, имевшие доступ к настоящим герцогиням, все же пылали желанием увидеть переодетую в герцогиню мадемуазель Шнайдер – увидеть ее, услышать и даже по возможности (а у великих людей великие возможности) потрогать. Как это ни обидно нашему монархическому и патриотическому чувству, невольно вспоминается, что и русский «царь-освободитель», нежный воспитанник романтического Жуковского император Александр II, отправляясь в 1867 году в Париж в обществе сыновей, чтобы увидеть Всемирную выставку (и свою возлюбленную юную Катю Долгорукую), из всех парижских чудес прежде всего пожелал увидеть мадемуазель Шнайдер и заранее телеграммой заказал себе ложу на представление «Герцогини Герольштейнской», куда и явился инкогнито 1 июня упомянутого выше года. Как сообщает в первом томе своих мемуаров Петр Дмитриевич Боборыкин, после спектакля государь, осуществив свою мечту, поужинал с мадемуазель Шнайдер тет-а-тет (в связи с подобными свиданиями и «саму актрису, – как пишет П. Боборыкин, – довольно жестоко называли “пассажем Принцев” по имени одноименного пассажа, выходящего на бульвар Итальянцев»), и известно даже, что мадемуазель Шнайдер потом выражала неудовольствие тем, что государь забыл ей сделать подарочек, как водилось у них в закулисной, а также у них в пассажной жизни. Отзвуки этих обычаев вы найдете и в романе Золя «Нана», в котором граф Мюфа, подстерегая неверную возлюбленную у «артистического входа» из театра «Варьете», успевает полюбоваться всеми витринами пассажа, а потом пытается оторвать искомую девицу от притягательных витрин ювелиров.

Пассаж Панорам, как и те, что были оборудованы в середине двадцатых годов (галереи «Вивьен» и «Кольбер»), почитались всегда за образцы столичного шика, тогда как, скажем, с оборудованной поблизости галереей «Бради» ни тогда, сто восемьдесят лет назад, ни тем более нынче, когда она так явно нуждается в ремонте, никто никаких представлений о роскоши не связывал. Что до меня, то я, впервые попав в эту галерею «Бради» лет тридцать тому назад, влюбился в нее бесповоротно. Может, оттого, что она не была похожа на утомительные парижские базары роскоши, которые я переношу с трудом, а может, оттого, что дохнуло вдруг на меня в этом пассаже «Бради» таким ароматом дальнего и труднодоступного ныне странствия за Анзобский или Шахристанский перевал, что и уходить оттуда не хотелось. Я, собственно, и попал в пассаж «Бради» на предмет странствия, но не слишком дальнего и по возможности недорогого. Я собирался в Марсель и изыскивал способ добраться туда подешевле, а в пассаже «Бради» размещалась единственная в Париже контора автостопа или, точнее сказать, совместного, удешевленного странствия, контора под названием «Алло-стоп». В каком-нибудь большом немецком городе таких контор много, а в Париже такая одна. Контора эта подыскивала вам частника, который едет в вашем направлении, вы давали ему вполне скромную сумму на бензин и мчались в его машине, мирно беседуя – вдвое дешевле и гораздо интересней, чем на поезде. Вот по этим делам я и пришел впервые в пассаж «Бради», но, нырнув в ворота на уровне дома № 46 по имеющей ныне некий североафриканский колорит улице Фобур-Сен-Дени, я оторопел. В пассаже пахло Индией. Лавчонки торговали неведомыми овощами, фруктами, одуряюще пахнущими специями и курениями, жареными бананами, имбирем и жевательным табаком. Индийские рестораны и индийские парикмахерские тянулись по сторонам, и темнолицые люди с блестящими черными глазами и блестящими белыми зубами говорили о чем-то своем, непонятном – индийском, цейлонском, пакистанском… Я съел тогда очень вкусную и недорогую самосу, в которой сразу признал среднеазиатскую самбусу, закусил лепешкой чапати, запил все это ласси, похожим на айран, и вступил в неторопливую и по-восточному дружелюбную беседу с женщиной, закутанной в фиолетовое сари. Она рассказала мне, что нынешний индийский период старинного пассажа «Бради» начался каких-нибудь четверть века назад, когда отец этой дамы Антуан Понусами открыл здесь первый индийский ресторан. Он был родом из Пондишери, служил поваром у французского посла, уехал вслед за ним во Францию сорок лет назад, сперва готовил пищу властной клинике; потом торговал в кулинарии, а потом открыл тут ресторан. За ним в пассаж потянулись иммигранты из Пондишери, из Дели, с Цейлона, из Пакистана…