BATTLEFRONT: Сумеречная рота - Александр Фрид

сказала она. — Если не ампутировать и не прижечь, ничего хорошего не будет.

Хазрам тихо, беззлобно выругался.

— Подождем, пока сражение утихнет, — сказал он. — Сбежим вместе.

— Так и планировала, — хмыкнула Пира. — Рада, что и ты до этого додумался.

Они сидели вместе, прислушиваясь к далекому лаю корпускулярных бластеров и грохоту разрывов. Часть сознания Хазрама — та, что десять лет сражалась, с самого подросткового возраста, которая знала, как среди ночи напасть на вражеский лагерь и перерезать глотку часовому, найти слабое место в блокаде, — перебирала варианты, пытаясь решить, что придется сделать, чтобы вытащить Пиру с поля боя и доставить к хирургу.

Остальная часть сознания думала, что бы такое сказать, пока девушка еще жива.

— Мы давно должны были погибнуть, — спокойно заметила Пира. — Что бы там ни было, хуже уже быть не может.

— В другой раз, — сказал Хазрам.

— В другой раз, — согласилась Пира.

Последнее, о чем они говорили, прежде чем Пира уснула, был хлебный пудинг со сладкими фруктами и поджаристой корочкой, который в Догме готовили по святым дням. В те времена, когда у этой секты было золото и еда. Пира обожала пудинг, хотя утром после него чесалась. Хазрам поделился с ней своей порцией в канун Вознесения Иеропринца, когда ей завязали глаза и заставили поститься в наказание за ошибки при чтении доктрин.

В предрассветных сумерках Хазрам оставил Пиру в канаве и снова пополз по мокрому от росы полю битвы. Он твердил себе, что вернется, если сможет — если найдет лекарство от гангрены или тележку, на которой сможет ее везти. Когда холмы остались позади, он по-прежнему верил, что у него есть шанс.

В ту ночь он наблюдал из руин монастыря Догмы за тем, как пылают холмы. Тогда он понял, что не вернется.

Башня пала на следующий день. Значит, победили повстанцы. Солдаты Империи в белом говорили, что башня — это передатчик, каким-то образом связанный с другими планетами, и поэтому они хотят ее сохранить. Хазрам задумался — вернется ли Империя, чтобы построить другую, или ее правители покинут Крусиваль навсегда? Мысль эта промелькнула в голове лениво и безразлично.

Товарищи Хазрама были мертвы. У него не было оружия и отряда, который защищал бы его, не было ни клана, ни фракции, которые кормили бы его. Он проводил дни в поисках пищи — разорял птичьи гнезда в монастыре ради яиц или прятался в траве или кустах, усталый, с кружащейся головой. То и дело он возвращался к мысли, что ему делать дальше. Если он вернется в город, его назовут неудачником, который погубил своих людей ради ложной надежды, оказался никчемным вождем и бойцом. Если повезет, за ним не будут охотиться и не прикончат за его прежнюю службу. Он сможет влачить существование нищего или вора.

Или, как отец, из бывшего солдата превратится в труса, изгоя, которого в городе будут терпеть из жалости, а в итоге какой-нибудь пацан пырнет его ножом в живот — как и отца когда-то.

Возвращаться в город нельзя.

Почти через неделю после падения башни, когда его голова пульсировала болью от голода и недосыпа, а грязная одежда провоняла потом, Хазрам увидел, как череда мужчин и женщин покидает город и тянется по дороге к руинам башни. Многие были вооружены, но направлялись явно не на войну — они шли поодиночке и группами, осторожно, как всякий благоразумный путник, но без страха попасться на глаза. Хазрам заметил их издалека и, не раздумывая, пристроился им в хвост. Ему ничего не оставалось, кроме как пытаться выжить.

К полудню они дошли до поля боя. Стервятники уже подобрали все, что было возможно, — люди забрали оружие погибших, сняли металл с машин, животные попировали падалью, — так что Хазрам не удивился тому, что цепочка путников обогнула место смерти. Юноша подумал было отделиться от них, поискать Пиру и остальных, но он повидал достаточно мертвых, чтобы понимать, что это не принесет ему радости. Да и посещение места неудачи не доставило бы удовольствия.

Потому он подтянулся поближе к путникам, следуя по тропинке, которую они протоптали в желтой траве. Перевалив возвышенность, он увидел, куда они идут: к кружку палаток, генераторов и механических машин. Это был лагерь чужаков, и поскольку солдат в белом там не наблюдалось, Хазрам понял, что это повстанцы. Группа спустилась с холма, прошла мимо часовых, которые хмурились или улыбались, глядя на скитальцев и махая им руками. Никто не остановил их вплоть до самого лагеря. Туда путники входили по одному — повстанцы уводили их в палатки Для беседы.

Хазрам прежде никогда не видел повстанцев вблизи. Одежда их была явно не с этой планеты. Она была прекрасно сшита из ярко покрашенной крепкой ткани, но тем не менее покрыта пятнами и порвана. У некоторых были шлемы и тяжелые бронежилеты, другие с виду вряд ли были готовы к битве, поскольку носили при себе только личное оружие. Те, кто не занимался прибывшими, перешептывались, смеялись или сидели возле своих палаток, жуя какое-то печенье в серебристой обертке. У них был гордый и усталый вид солдат-победителей.

Они казались слишком обычными, чтобы перебить товарищей Хазрама так быстро.

— Следующий! — раздался громкий, раскатистый, как взрыв бомбы, голос.

Хазрам внезапно понял, что оказался в первых рядах. К нему направлялось чудовищное, четырехрукое существо с головой демона — коричневой, шишковатой, увенчанной костистым гребнем и с широкой пастью. Одной рукой оно подозвало к себе Хазрама, осклабившись в кошмарной многозубой улыбке, нетерпеливо сверкая глазами.

Товарищи Хазрама были мертвы. Возвращаться в город было нельзя. Он шагнул вперед, и инородец повел его между двумя серебристо-зелеными палатками.

— Мы предпочитаем делать это внутри поселений, — заговорило существо, — но нас предупредили, что, если мы туда войдем, это будет расценено как агрессия. Клянусь, у нас нет планов на Крусиваль.

— Да чего тут ценного-то, — ответил Хазрам. Он окинул взглядом лагерь, бессознательно намечая пути отступления. Юноша не знал, чего ожидал или хотел чужак, да и не особо его это заботило.

Существо