Твоя примерная коварная жена - Людмила Мартова

Их троих отправили в разведку. Он, Василий, точно знает, где заложены мины. Ему передали точный план заминированной дороги, чтобы, упаси аллах, не потерять ценного агента. Он может сделать так, что вся троица вернется в расположение части целой и невредимой, зато остальные, пойдя той же дорогой, обязательно попадут в расставленные сети. Погибнет человек сорок-пятьдесят. Уцелеют единицы.

Разорванные куски человеческой плоти разлетятся по ущелью, будет вонять горелым мясом, и этот запах, чуть сладковатый, тошнотворный, забьет ноздри, как мокрый снег в метель. Картина побоища предстала перед его взором во всех своих ужасающих мельчайших деталях, но своим внутренним взором он смотрел на нее спокойно, равнодушно даже. Всех этих людей ему было совсем не жалко. Вот если только Олега… Но он сам выбрал свою судьбу, только что, десять минут назад обозвав Василия предателем.

Меркурьев специально выбрал момент, когда третий их кореш, Валька Ушаков, спустился вниз ущелья набрать воды. О том, что он знает о предательстве друга, Олег говорил спокойно и обыденно, словно статью в газете читал вслух. И так же обыденно сообщил, что по возвращении в часть обязательно доложит обо всем командиру.

Черт, как получилось, что накануне вечером Олег не лег спать в пещере, в которой они устроились на ночлег, а только притворился спящим, чтобы выследить Василия при его встрече с афганским полевым командиром. Он все видел и слышал, он все сопоставил и сделал выводы. Правильные выводы, черт его подери.

Василию Лукьянову не хотелось предстать перед военным трибуналом. А альтернативой могло стать только убийство. Убийство друга. Нехорошая усмешка пробежала по его губам. Немного тонкие, они в целом не портили его открытого, мужественного лица. Простого русского лица, коих много в средней полосе России. Он знал, что ничем не примечателен, что не выделяется из толпы, и искренне считал это достоинством, а не недостатком. Начальство меньше внимания обращает, когда глазу зацепиться не за что.

Пожалуй, только ради одного дела он хотел бы быть красавцем, таким, чтобы девчонки оборачивались вслед. Он расстегнул карман гимнастерки и достал черно-белую фотокарточку, с которой задорно улыбалось милое личико, обрамленное локонами русых волос. Да. Первого друга он потерял из-за этой девчонки. Теперь вынужден потерять второго, потому что иначе потеряет свободу, а то и жизнь.

Он снова слегка улыбнулся. Все-таки причудливые круги на воде пускает судьба. Он сделал так, чтобы первый его друг-враг сел в тюрьму. А сейчас у него у самого есть все шансы загреметь за решетку, да еще и по такому малоприятному обвинению, как измена Родине. Пожалуй, нет. Так не пойдет. Значит, выход только один – избавиться от Меркурьева.

Он снова и снова прикидывал в уме, как это лучше сделать, вызывая в памяти карту минного поля. Если бы они были здесь вдвоем, то комар бы носа не подточил, но их трое, а убивать Вальку Ушакова, который постоянно треплется о том, что дома его ждет жена и маленький сынишка, как-то совсем бесчеловечно. Он не может убить без нужды, он ведь не зверь.

Перед глазами мелькнуло лицо Антохи Попова, друга-врага, гниющего сейчас в колонии где-то под Тюменью. Как он крикнул тогда на суде? Мол, свидимся еще. Пусть через пять лет, через десять, да хоть через пятьдесят отомщу… Мать опять же писала, что по поселку слухи ползут, что некрасиво поступил Лукьянов, не по-божески. Что ей теперь хоть из поселка уезжай, так совестно в глаза людям смотреть. Дура старая. Будто не знает, что стыд не дым, глаза не выест.

Нет, как ни крути, а в родной поселок после армии возвращаться совсем не тянет. А куда? Хотя, как говорит все тот же Меркурьев, страна большая. Он после своего казахского детдома на родину тоже не рвется. Сказал, вернется из армии, в военное училище будет поступать. Нравится ему в армии. И страну посмотришь, и без куска хлеба не останешься. Хорошо Меркурьеву, один как перст. Все дороги ему открыты, никто камнем на шее не виснет. О прошлом не напоминает. Мечта, а не жизнь.

Он затянулся поглубже, ошарашенный только что пришедшей в голову шальной мыслью. Да нет, это невозможно. Вообще невозможно. Хотя почему бы и нет. У Меркурьева такой же рост, такое же сложение, как у него, такое же простое, ничуть не запоминающееся лицо. В учебке их первое время даже путали постоянно. Потому что они действительно похожи. А что, это выход.

Он прикурил вторую сигарету, тщательно шлифуя в голове детали предстоящего задания. Да, он воспринимал это именно как задание, которое нужно было сделать виртуозно, пройдя по краю. Если не получится, то придется убить еще и этого пентюха Ушакова, хотя не хочется. Совсем не хочется.

Он отлепился от скалы, чувствуя, как к онемевшей спине начинает приливать кровь. Позвал тихо, вполголоса:

– Олег, пойдем, поговорим.

Загадал про себя, что, если только будет шанс не совершать задуманного, он не станет. Отступится.

– Чего тебе? – Меркурьев смотрел спокойно, не настороженно. Он не боялся, потому что уверенные в своей правоте люди не испытывают страха. Это Лукьянов знал по себе. Ведь ему тоже сейчас было совсем не страшно.

– Давай по-мужски. Поборемся в поединке, кто победит, того желание и выполняется. Поборешь меня, я сдамся сам. Я одержу верх – ты промолчишь, понял?

На секунду мелькнула спасительная мысль, что так все и будет. Он знал, что Меркурьев никогда не нарушит данного им слова.

– Я не промолчу, – тихо ответил тот. – Но если ты хочешь по-мужски, то я не против.

– Давай, пока Валька не вернулся.

– Да, не нужно ему это видеть, – спокойно согласился Олег. – Но он все равно все узнает. Рано или поздно все узнают. Ты запомни, Васька. Нет ничего тайного, что не стало бы явным.

Василий секунду-другую прислушивался, не идет ли Ушаков, а затем повернулся к скале и с размаху приложился к ней лицом. От нечеловеческой боли у него потемнело в глазах, он сжал рот, чтобы не закричать, прокусил губу, чтобы одной болью попытаться затмить другую, первую, практически невыносимую. Кровь заливала лицо, он часто моргал, чтобы видеть ошеломленное лицо Меркурьева.

– Ты что? Сдурел?

Бывший друг, в одночасье превратившийся во врага, сделал шаг, всего лишь один маленький шаг навстречу Лукьянову, и этого было вполне достаточно, чтобы нанести удар. Точный удар ножом, вошедшим под ребра. Левой рукой он зажал Олегу рот, гася предсмертный хрип, а правой повернул нож, довершая начатое. Спокойно, без тени отвращения, ужаса или брезгливости, пожалуй, даже с любопытством он смотрел, как из глаз Олега уходит искра жизни. Глаза эти, серые, прозрачные, словно осеннее небо над начинающей замерзать рекой, так похожие на его собственные, подернулись мутной дымкой, закатились, стали страшными, пустыми, мертвыми.

Кровь Меркурьева лилась по его рукам, смешивалась с кровью, капающей из разбитого лица самого Лукьянова, он размазывал ее по себе, горячую, будто все еще живую. Глянув вниз, в долину, ведущую к горному ручью, он видел маленькую точку – возвращающегося Ушакова. В драме, которую он только что писал наперегонки с судьбой, нужно было поставить финальную точку.