Прискорбные обстоятельства - Михаил Полюга

«Зачем она мне нужна? — размышлял я, как бы невзначай прикасаясь к соседке то плечом, то локтем, то коленом. — Ведь совсем ничего, даже похоти не возбуждает эта женщина в моем сердце. Что тогда? Еще один охотничий трофей, магическое ощущение превосходства мужского начала над женским? И сообразуются ли мои поступки с представлениями о порядочности, как я это понимаю? Черт!»

Тут мне припомнилась старая притча о том, как старик-эскимос поучал внука: «Внутри нас постоянно борются два волка. Первый — это несчастье. Это грусть, страх, гнев, ревность, жалость к себе. Второй волк олицетворяет счастье: радость, любовь, надежду, доброту, сострадание». — «И какой из волков победит?» — спросил внук. «Тот, которого ты кормишь», — ответил старик.

Какого волка кормлю я? Положим, интрига найдет свое завершение и я совладаю со строптивицей, — и что потом? Что сотворится у нее в душе, как она расценит случившееся? Как приятное приключение, которое ни к чему не обязывает? Или ощутит горечь, станет каяться, как это иногда случается с женщинами, наделенными от природы тонкой душевной организацией? И как я буду вспоминать о случившемся? Ведь, сколько себя помню, я не признаю женщин, отдающихся без любви; спать с такими буду, как спал с Аннушкой, и, однако же, никогда не женюсь на шлёндре, даже на порог дома не пущу.

В таком случае, вот еще одна сторона притчи: два волка — душа и тело. И все мы то отдаемся низменному, телесному, то отрекаемся от содеянного и тем самым растравливаем и возмущаем душу. По-видимому, в человеческой природе изначально заложено — смешивать в себе хорошее и плохое. Этакий миксер на батарейках…

А сколько всего намешано во мне!

Но сегодня я волк-несчастье, во мне побеждает скверна. Я стал на след. Я иду на запах. Я соблазняю. Да будет так! А ты, моя милая недотрога, если только ты волк-счастье, не соблазняйся без любви, и тогда вот тебе моя рука. Если же нет, участь твоя — походная койка…

Поднимая упавшую на пол ручку, я на мгновение потерял равновесие и принужден был свободной рукой опереться о колено Квитко…

— Евгений Николаевич, — подошла ко мне Капустина, когда сонное жужжание семинара подошло к концу, — помнится, кто-то обещал не бросать нас с Лилей?

— К чему бы это напоминание? Печенью чувствую какой-то подвох!

— Сегодня вы сопровождаете нас в «Схрон».

— Это еще что такое?

— Модный ресторан, оформлен в духе убежища «вояків УПА» времен Второй мировой войны. Мне о нем рассказывали, говорят — очень прикольно: оружие, лозунги и такое прочее. Главное, при входе правильно назвать пароль и выпить чарку. Обхохочешься!

— Не хочу я хохотать! Ресторан для того, чтобы есть, пить и танцевать, а не участвовать в клоунаде. Идите сами.

— Евгений Николаевич, пойдемте, — неожиданно вмешалась в разговор Квитко, и я почуял в ее голосе мягкие, теплые нотки, каких еще вчера не было у нее для меня. — Не понравится — уйдем. Купим на площади сувениры, выпьем кофе.

Не удержавшись, я стал перед нею и заглянул в глаза. Это было ни на что не похоже! Два светло-карих зрачка смотрели приязненно и спокойно, как смотрит на мужчину близкая ему женщина, давно уже нечто в нем распознавшая и принявшая это нечто как данность. Вот так так! Солгать себе я не мог: что-то в груди у меня шевельнулось, как шевелится в ладонях птица, прихваченная морозом…

«Что-то из всего этого связывается… нехорошее», — подумал я не без некоторой доли смятения и все-таки отправился переодеваться.

Ресторан располагался в центре города, на площади неподалеку от мэрии, в подворотне трехэтажного дома с толстыми кирпичными стенами, высокими потолками и скромной лепниной по фасаду. У входа мы не обнаружили каких-либо опознавательных знаков, лишь маленькое окошко было прорезано в массивной деревянной двери и заперто на такую же, на кованых петлях, деревянную форточку.

— Умоляю, говорите только по-украински! — опережая мое намерение постучать в дверь, шепнула Капустина и почему-то хихикнула. — А то нас не пустят.

Я согласно кивнул ей в ответ и костяшками пальцев выдал робкий, просящий стук. Форточка распахнулась, и в окошко высунулся небритый жлоб, как я понял, «вартовий» в мятой австро-венгерского покроя крылатке, окинул нас с ног до головы неприязненным взглядом и коротко, с хрипотцой рявкнул:

— Гасло?!

— Слава Україні! — отозвались мы, и те, кто подошли следом за нами, по установленному здесь требованию.

— Героям слава!

Окошко захлопнулось, дверь прошелестела, и жлоб выбрался на свет божий. Одет он был во френч мышиного цвета, перетянут кожаными ремнями, и на брюхе у него болтался «шмайссер» — не то бутафорский, не то всамделишный, со спиленным, как я втайне понадеялся, бойком и пустым патронным рожком. Стараясь произвести должное впечатление, «вартовий» нахмурил кудлатые брови и подозрительно спросил:

— А москалі серед вас є?

— Канєшно нєт! — вдруг пискнула жалобным голоском Капустина, за минуту до того умолявшая меня говорить только по-украински.

— Що-що?!

Все вокруг радостно засмеялись.

— Може, і зброю маєте?

— Господи спаси!

Тут уж и мы не сдержались и расхохотались вместе с остальными.

Довольный собой, жлоб пропустил нас в предбанник, где дальнейший путь в заведение почему-то перекрывал громоздкий книжный шкаф, достал с полки солдатскую флягу, налил из нее в крохотные чарки мутно-желтую, пахнущую медом настойку и подал нам:

— А ну, москалики, хильніть для сміливості!

Мы выпили не поморщившись, хотя по крепости настойка тянула на все семьдесят градусов.

Одобрительно крякнув, постовой потянул на себя шкаф, оказавшийся бутафорским, и тот заскользил на петлях, открывая широкие деревянные ступени, ведущие в подвальное помещение, в схрон. Оттуда, из глубины, на нас пахнуло прогретым погребом, с запахами сухой глины, табака, еды и питья.

Один за другим мы прошли по коридору, по пути перебравшись через неглубокий, выстеленный досками ров, очевидно, символизирующий «пастку для москаля», и оказались в одном из сводчатых залов, выложенных серым камнем, с массивными деревянными столами и тяжелыми, неподъемными табуретами. Стены зала были украшены забранными в рамки фотографиями «вояків УПА», красноречивыми плакатами в стиле «геть» и оружием, в углу были пристроены несколько ящиков для боеприпасов.

— Как-то мне неуютно здесь, — пробурчал я сквозь зубы, осматриваясь по сторонам. — Точно у Гитлера в бункере. И юмор у них какой-то черный. У вас никто не погиб в последней войне?

— Двоюродный дед, — отозвалась шепотом Капустина и вдруг пошла красными пятнами. — В сорок пятом.

— Эти стреляли нашим солдатам в спину. Те самые, которые красуются на стенах… В сорок четвертом и в сорок пятом…

— Но ведь мы уже другие, — возразила Квитко. — И те, и эти…