Самое время для новой жизни - Джонатан Троппер

– Тогда я расскажу вам, как собираюсь действовать дальше. Не хотелось до этого доводить, но придется позвонить в ФБР, – Салливан махнул в нашу сторону пакетом с бумажником. – Они пришлют сюда кого-нибудь, и этот кто-нибудь будет задавать очень много вопросов. Не сомневаюсь, вы четверо их очень заинтересуете.

Он обернулся и впился глазами в оставшуюся стоять Элисон:

– И ваши разговоры о надлежащей юридической процедуре с ФБР не прокатят, помяните мои слова. Они с вами по-своему разберутся, если уж захотят.

Далее шериф обратился ко всем:

– А тем временем мы имеем двух пацанов и их матерей, которые принесли бумажник в полицию. Бьюсь об заклад, к утру каждый фермер и каждая корова в округе будут в курсе: из Хорнз-крик выловили бумажник Джека Шоу. Догадываетесь, что это значит?

Салливан помрачнел, сузил глаза, можно подумать – попробовал на вкус нечто чрезвычайно отвратительное.

– Это значит пресса, друзья мои. Фургоны со спутниковыми тарелками, наглые репортеры и фотографы примутся носиться здесь как у себя дома, – он прислонился к стене, подложив руки с бумажником в пакете под спину, как подушку. – Фэбээровцы, журналисты и бог знает какие еще захребетники нагрянут сюда, перевернут весь город вверх дном в поисках своей пропавшей кинозвезды. Мне это надо, – он взял шляпу со стола, – как зайцу пятая нога.

Завершив свою речь, Салливан отработанным движением, задуманным так, чтобы не помять уложенные в аккуратную прическу остатки волос, водрузил шляпу на голову. Мы глядели на шерифа во все глаза, несколько изумленные откровенной ненавистью в его голосе. Он, по-видимому, с искренней неохотой вызывал ФБР, но, как мне казалось, вовсе не по тем причинам, о которых заявлял. Салливан хотел сам расколоть это дело, хотел быть героем, вычислившим местонахождение Джека Шоу. И если бы ему это удалось, он вряд ли был бы против вмешательства СМИ. Встретил бы репортеров с улыбкой, в свежевыглаженной форме, повернулся бы к камере самой выгодной своей стороной. Если, конечно, таковая имелась.

– Мы можем идти? – спросила Линдси, уже готовая вскочить.

– Вы свободны, – Салливан кивнул с сожалением. – Но не советую уезжать из города. Как я уже говорил, фэбээровцы захотят с вами побеседовать.

– А мы никуда и не собираемся, – сказал я.

– Я за этим прослежу. Попрошу своего помощника присмотреть за домом. И буду весьма признателен, если перед уходом вы дадите Роде свои права, она снимет копии, а я потом приложу их к докладу. Если, конечно, – он невесело ухмыльнулся, глядя на Элисон, – ваш юрист не возражает.

Через несколько минут мы вышли на свет божий дожидаться такси, которое вызвала для нас Рода.

Солнце поднялось высоко, но воздух с утра особенно не прогрелся. Угрюмой стайкой стояли мы на парковке, думая о Джеке, о том, как же его бумажник мог очутиться в ручье. В моей голове роились всевозможные сценарии, более или менее фантастичные, но ни одного оптимистичного.

– Нет, это уж слишком! – Чак хмурился. – Похоже, домой я все-таки не еду.

Линдси сунула руки в карманы, попрыгала немного, пытаясь согреться, спросила:

– Что будем делать?

– Ничего мы не можем сделать, – вздохнул Чак. – Знаете, бывает, операция проходит гладко, бывает, трудно. В обоих случаях делаешь все возможное, потом зашиваешь пациента, но никогда не знаешь – не знаешь сразу, – решена проблема или нет. Могут ведь быть послеоперационные осложнения. Приучаешься не хвалить себя раньше времени, пока пациент действительно не выкарабкается.

Мы уставились на Чака: о чем он толкует?

– И как все это связано с нашей историей? – поинтересовался я.

– Мы, можно сказать, тоже провели операцию. Оперировали Джека. Сделали все возможное. И пока еще не знаем, выкарабкался он или нет.

– Ты стал философом? – уточнил я.

– Иди ты. Просто удачная метафора.

– Сравнение.

– Какая разница. А философом я вполне могу стать. Если ФБР арестует меня за похищение, врачом все равно уже не буду.

Заметив приближающийся “бьюик”, мы подняли головы: не наше ли это такси? Но автомобиль проехал мимо, повернул на заправку. Из кабины вышел юноша, вынул из гнезда колонки заправочный пистолет, изучая собственное отражение в лобовом стекле.

– Джек мертв, – тихо сказала Элисон.

Все обернулись к ней.

– Нам это неизвестно, – одернула ее Линдси. – Едва ли есть причины даже думать так.

– Просто захотелось произнести. Послушать, как звучит.

– Звучит жутко, вот как звучит, – оборвал ее Чак. – Боже ты мой, Элисон!

– Да ладно. Вы ведь тоже об этом думаете.

– Я нет, – возразил я.

– Почему?

– Мне нельзя волноваться, – пояснил я брюзгливо, прикидывая, не рановато ли для очередной дозы кодеина. Подъехал другой автомобиль, притормозил, на сей раз я увидел пластиковую табличку на крыше. – Наша тачка.

Мы забрались внутрь, Чак на переднее сиденье, остальные назад.

– Куда путь держим? – Водитель потушил сигарету.

– А вот это большой вопрос, – заметил Чак.

Часа в три дня явилась первая репортерша. Поднялась на крыльцо, постучала в дверь. Оператор ждал внизу.

– Кто там? – спросил я, хотя мы вместе наблюдали из окна гостиной, как она подходила к дому – симпатичная девушка до тридцати, с шелковистыми светлыми волосами, в костюме шоколадного цвета с юбкой, достаточно короткой, чтобы длинные изящные ноги не остались незамеченными. Уверенно, с безразличным видом – это у репортеров профессиональное – журналистка прошагала по газону. Она показалась нам знакомой, но действительно ли мелькала по телевизору или выглядела так, будто должна была мелькать, мы так и не поняли.

– Меня зовут Салли Хьюз, “Фокс ньюс”, – репортерша тщательно интонировала слова, чтобы не превратиться случайно в двустишие.

Я открыл дверь, словно бы ненароком встал так, чтобы не попасть в камеру, сказал:

– Здравствуйте. Чем могу помочь?

– Это шоссе Озера Кресчент, 32?

– А как вы догадались? – я многозначительно посмотрел на золотистую табличку с номером дома на двери.

– Дом Шоллингов, верно?

– Нет, – я попытался изобразить недоумение как можно правдоподобнее. – Шоллинги живут в доме сорок два, на той стороне озера.

– Да? – она была, конечно, раздосадована. Достала из кармана пиджака свернутый вдвое листок бумаги, глянула на него, сдвинула брови. – А мне сказали – тридцать два.

– Ошиблись, значит. Бывает, – я улыбнулся миролюбиво и закрыл дверь.

Мы наблюдали, как репортерша устремилась вниз по подъездной аллее – оператор несся в ее кильватере – и вскочила в припаркованный на обочине голубой фургон.