Власть над властью - Юрий Мухин

Иван Грозный так и остался для мудраков кровопий­цей, а в сказаниях народа — очень добрым царем. Историк Ключевский, исходя из этого примера, делает такой вывод: вот, дескать, русский народ — очень незлобивый народ. Но это не так. Русские в своей ярости жестоки и злы. Но у раба-русского не может не вызвать добрых чувств раб-царь, царь — раб своего народа.

Идею о том, что русские — рабы своего царя, своего го­сударства, не могут понять наши мудраки. Упорство русских при защите своего Отечества они объясняют боязнью царя или государства. Это и понятно: ведь мудрак все мерит на свой аршин, царя и государства страшно боится, так как не хочет им служить. Мудрак обычно говорил: «Россияне по­тому так упорно защищались, что иначе царь их убил бы!» — не задумываясь, что человеку в принципе все равно, кто его убьет, враг или свой царь. Но в России царю как таковому не служили — служили Отечеству.

В 1980 году вышло первое издание замечательной кни­ги Ф.Ф. Нестерова «Связь времен». Многие из приведенных выше примеров взяты из нее. И хотя я согласен не со все­ми выводами Нестерова, но его книгу считаю поистине за­мечательной. Не для мудраков.

Для обоснования того, что русские служили не царю, я приведу пример, также заимствованный из книги Нестерова.

С 21 сентября 1609 года по 3 июня 1611 года армия поль­ского короля Сигизмунда осаждала Смоленск. За время оса­ды рухнуло Московское государство: в 1610 году Василий

Шуйский был свергнут, бояре впустили в Москву польское войско гетмана Жолкевского и отправили в стан Сигизмунда посольство, чтобы просить его сына, королевича Владислава, на русский трон. Сигизмунд согласился, но потребовал от послов сдачи Смоленска. Послы, передав его слова смолянам, поставили их в сложное положение. Совершенно неожидан­но им пришлось решать, продолжать оборону или впустить в Смоленск Владислава с польским войском. Смоляне согла­сились впустить Владислава как русского царя, но не как польского королевича, сопровождаемого польскими ратны­ми людьми. Но на этом настаивает Сигизмунд, таково его последнее условие.

Над Смоленском уже не было верховной власти, церковь освободила всех от клятвы верности низложенному царю, смоляне с крепостных стен видели пленного Шуйского в ко­ролевском лагере на пути в Варшаву. Так что некому было «казнить их казнью» за сдачу города. Многие русские горо­да признали Владислава царем, и поляки на этом основании называли жителей Смоленска изменниками. Смоленск — ключ к Москве, но зачем хранить ключ, когда сбит замок? К тому же город в течение года выдержал осаду, горел от раскаленных польских ядер, жители страдали из-за отсут­ствия соли и были поражены каким-то моровым поветри­ем. Превосходство польской армии было настолько очевид­ным, что падение крепости было лишь делом времени, так как ждать помощи не приходилось, а условия сдачи были милостивыми. Пришло время подумать о жизни женщин и детей и прекратить бессмысленное кровопролитие. Дети бо­ярские, дворяне и стрельцы колебались, не знали, какой дать ответ, воевода молчал, архиепископ безмолвствовал. Черные люди посадские, ремесленники и купцы настояли на оборо­не Смоленска. Русскому посольству во главе с митрополи­том Филаретом представители Смоленска, дети боярские и дворяне, разъясняли, что хотя поляки в город и войдут, но важно, чтобы их, смолян, в этом вины не было. Поэтому они решили: «Хотя в Смоленске наши матери и жены, и дети по­гибнут, только бы на том стоять, чтобы польских и литов­ских людей в Смоленск не пустить».

После такого ответа поляки пошли на приступ. Взорвав башню и часть стены, они трижды пытались ворваться в город, но безуспешно, после чего возобновили правильную осаду, днем и ночью засыпая Смоленск ядрами. Потом снова шли на штурм крепости, снова отступали, палили по стенам и башням из пушек, снова вели подкопы и взрывали укре­пления и так в течение целого года. К лету 1611 года число жителей сократилось с 80 до 8 тысяч, а оставшиеся в жи­вых дошли до последней степени телесного и душевного из­нурения. Когда 3 июня королевская артиллерия, сосредото­чив весь огонь на отстроенном недавно участке крепостной стены, разрушила его полностью и войско Сигизмунда во­шло, наконец, в город через образовавшийся пролом, оно не встретило сопротивления: те смоляне, которым невмоготу было видеть над Скавронковской башней польское знамя, заперлись в соборной церкви Богородицы и взорвали под собой пороховые погреба (по примеру сагутинцев, замечает польская хроника); другим уже все было безразлично: безу­частно смотрели они на входящих победителей, Сигизмунду передали ответ пленного смоленского воеводы Шеина на во­прос о том, кто советовал ему и помогал так долго держать­ся: «Никто особенно, никто не хотел сдаваться». Эти сло­ва были правдой. Одного взгляда на лица русских ратных людей было довольно, чтобы понять, что брошенное ору­жие не служило просьбой о пощаде. Русские не испытыва­ли ни страха, ни надежды, только безмерную усталость. Им уже нечего было терять. Никто не упрекнул бы Сигизмунда, если бы он предал пленных смерти: не было капитуляции, не было условий сдачи, никто не просил о пощаде. Сигизмунд, однако, не захотел омрачать бойней радость победы и раз­решил всем, кто не хочет перейти на королевскую служ­бу, оставив оружие, покинуть Смоленск. Ушли все, кто еще мог идти. Пошли на восток от города к городу по истерзан­ной Смутой земле, тщетно ища приюта, питаясь подаянием Христа ради. Когда добрались до Арзамаса, местные земские власти пытались было поселить под городом нищенствую­щих дворян и детей боярских, да арзамасские мужики не захотели превращаться из черных крестьян в крепостных и прогнали новоявленных помещиков дубьем.

Эти странники с гноящимися под драным рубищем ра­нами, с беззубыми от цинги ртами еще не знали, что проли­тая кровь, смерть товарищей, гибель семей не были бесцель­ной, бессмысленной жертвой. Они выполнили долг перед государством как смогли, но где оно, их великое государст­во? Без малого восемьсот верст прошли они, но на своем скорбном пути видели лишь одну и ту же мерзость запус­тения. Защитники Смоленска не могли и подумать, что ис­тинными победителями остались они.

Однако это было именно так. Польская и литовская шлях­та, уставшая от долгой осады, сразу же после взятия горо­да разошлась по домам, несмотря на все уговоры и посулы короля. Сигизмунд с одними наемниками был не в состоя­нии продвинуться дальше в глубь России и оказать суще­ственную помощь засевшему в Москве польскому войску. Восстановив укрепления и оставив в смоленской крепости гарнизон, он был вынужден вернуться в Варшаву. В России зарождалось народное движение за освобождение Москвы и восстановление Московского государства. Нужно было вре­мя, чтобы оно разрослось и набрало силу. Верный Смоленск и послужил ему надежным щитом.

Истории, как правило, не свойственны театральные эф­фекты. Ее герои, вышедшие на сцену в первом действии дра­мы, обычно не доживают до заключительного. Смоляне ста­ли исключением. Неисповедимыми путями пришли они в Нижний Новгород именно тогда, когда Минин бросил свой клич. Смоляне первыми откликнулись на его призыв и об­разовали ядро народного ополчения. В его рядах они с боя­ми дошли до столицы, где у Новодевичьего монастыря и Крымского моста отражали последний, самый сильный на­тиск войска гетмана Ходкевича, прорывающегося к осаж­денному в Кремле и Китай-городе польскому гарнизону. Наконец среди пылающей Москвы на Каменном мосту смо­ляне во главе с Пожарским приняли капитуляцию королев­ских рот, выходящих из Кремля через Боровицкие ворота.