Реваншист - Анатолий Дроздов

Девица окинула притихший зал победным взором и села. Млять! Умная, стерва! И что ответить? А надо. Вон как на меня смотрят.

— Во-первых, фрау…

— Фройлян! — поправила журналистка.

— Фройлян Кляйн, ситуация, когда советский писатель жертвует крупные суммы на благотворительные нужды, не редкость. В качестве примера могу привести Шолохова, который свою Нобелевскую премию отдал на строительство школы в станице Вешенская.

— Неудачный пример! — вскочила девица. — Шолохов не писал «Тихий дон». Он его украл.

— Так считает герр Солженицын и подобные ему. Почему, понятно. Их жалкая писанина не идет в сравнение с прозой Шолохова. Насчет «Тихого дона» Шведской академией наук было проведено специальное исследование. Оно убедительно доказало авторство Шолохова. Кстати, еще в 30-е годы в СССР специальная комиссия, созданная правительством, разбирала донос, в котором утверждалось, что Шолохов украл рукопись у покойного писателя Крюкова. Комиссия пришла к аналогичному выводу. Тему закрыли. И вот сейчас вытащили это грязное белье. Почему, ясно. Солженицын использует любой повод для очернения СССР.

— У него на это есть основания! В России он подвергся репрессиям.

— Как и тысячи других, фройлян. В истории моей страны есть черные страницы. Как, впрочем, и в Германии. Здесь тоже существовали лагеря, куда помещали противников режима.

— Послевоенная Германия это осудила!

— Как и моя страна. После смерти Сталина начался пересмотр дел осужденных по политическим мотивом. Подавляющее большинство их реабилитировали. Как и Солженицына.

— Но он перенес тяжелейшие страдания! Когда я читала «Архипелаг», то, не могла сдержать слез.

— Читатели моих книг, фройлян, говорили мне то же.

— Как можно сравнивать?

— Почему нельзя? Вы сами сказали, что «Курт» — ответ Солженицыну. Моя книга — сказка. Следовательно, и «Архипелаг» — тоже.

Аудитория оживилась.

— Солженицын написал «Архипелаг» на основе воспоминаний заключенных!

— В моей стране есть поговорка, фройлян. Она звучит так: «Никто так не врет, как очевидец». Ни один серьезный историк не воспринимает воспоминания как вызывающий доверия источник. Мемуаристам свойственно преувеличивать события и приукрашивать свое участие в них. Обратимся к биографии Солженицына. Его осудили за критику Сталина в письмах к другу. Сегодня это кажется дикостью. Но вспомним обстоятельства того времени. Шла война — тяжелая и кровопролитная. Офицер действующей армии в письме осуждает главнокомандующего. В реалиях того времени — вопиющая нелояльность, от которой до измены один шаг. Хочу обратиться к аудитории. Есть здесь люди, служившие в войну в рядах Вермахта?

— Я! — поднял руку немолодой журналист. — Правда, не воевал. Не успел — американцы наступали быстро. Нас захватили врасплох.

— Но нравы и обычаи того времени знаете?

Немец кивнул.

— Что стало бы с немецким офицером, выскажи он в письме критику в адрес Адольфа Гитлера?

— Штрафной батальон, — ответил журналист, подумав. — Это в лучшем случае. В худшем…

Он вытянул руку и изобразил, как нажимает на спуск пистолета.

— Вот так, майн либен дамен унд херен. Разве Солженицын не знал, что письма военнослужащих просматривает цензура? Знал. Но апломб, который ему свойственен, заставил забыть об опасности. Солженицын считает себя мессией, призванной спасти мир. Это его право. Кто мы, чтобы судить этого великого человека?

По аудитории пробежал смешок.

— А теперь вернемся к его биографии. Солженицына не направили в штрафной батальон. К слову, максимальный срок пребывания в нем в СССР был установлен в три месяца. Штрафник, получивший ранение, освобождался от наказания. А вот в Вермахте было не так. В штрафники оправляли бессрочно, по ранению не освобождали. Это штрих к так называемому «бесчеловечному» советскому режиму, который клеймит автор «Архипелага». Пойдем дальше. Наказание Солженицын отбывал в привилегированных условиях так называемой «шарашки». То есть занимался научными исследованиями. Но там он поругался с начальством, которое, по его мнению, не ценило столь ценного работника. В результате был отправлен в обычный лагерь, где заболел раком. И вот этого, с точки зрения советской власти, врага стали лечить и вылечили. Поступили бы так в нацистской Германии?

Я обвел аудиторию взглядом. Ответом было молчание.

— После отбытия заключения Солженицын работал учителем в школе. Врага государства допустили учить детей! Как же так? Наверное, не все в СССР было так плохо. Затем Солженицына освободили от наказания, а впоследствии реабилитировали. Он пишет повесть «Один день Ивана Денисовича» о лагерных временах. Ее принимают к публикации в ведущем журнале страны, а потом и вовсе выдвигают автора на получение Ленинской премии — самой почетной в СССР. Скажу больше: получи Солженицын эту премию, мы бы имели в его лице горячего защитника советской власти. Но вышло иначе. Солженицын обиделся. В результате — «Архипелаг ГУЛАГ».

Я сделал паузу. Закончим.

— В какой-то мере вы правы, фройлян. Мой фонд — ответ Солженицыну. Я считаю, что он, как солдат, должен был позаботиться о камрадах. О тех, с кем ходил в бой, делил последний сухарь и глоток водки. И кому не повезло сохранить руки или ноги после тяжелого ранения. Солженицын выбрал иной путь. Раз так случилось, то я его заменю. Почему, спросите вы? Мой отец воевал. Сначала — в партизанском отряде. После освобождения Белоруссии был призван в Красную Армию. Дошел до Кенигсберга, где был тяжело ранен. Нет, он не инвалид. Но есть тысячи других, которым повезло меньше. В СССР их ценят и уважают. Лечат, делают протезы за счет государства. Но они хуже немецких. В этом отношении мы отстаем от Германии. Разумеется, я мог бы обратиться с письмом к правительству, указав на этот факт. Думаю, меня бы поняли. Но государственная машина крутится медленно, а время уходит. И я буду счастлив, если смогу облегчить нашим ветеранам их последние годы. У меня все.

Некоторое время в зале стояла тишина. Затем раздались хлопки. Я скосил взгляд. Немолодой корреспондент, встав, бил в ладоши. Его поддержали — сначала робко, а потом все живее. Через мгновение аплодировала вся аудитория — стоя. Среди хлопающих я, к своему удивлению, разглядел и Кляйн. Нет, немцы — все же странная нация. Или я плохо ее знаю?

Домой я поехал на машине. Где взял? Купил. У меня, что, денег нету? Для чего машина? А образцы будущей продукции мне на горбу переть? Сначала из Франкфурта в Шереметьево, затем — в Минск? Даже появись такое желание, рук у меня всего две. А надо шесть. Я не человек-паук. Так что я отправился в автохаус и приобрел новенький «Фольксваген Пассат B1» темно-синего цвета в кузове универсал. Модель была рейстайлинговая, с прямоугольными фарами и пластиковыми бамперами. В 1980-й ей на смену придет B2, прозванная в Белоруссии за характерный корпус «крокодилом», а сам «пассат» на долгие годы станет излюбленной иномаркой белорусов, особенно, версия B3 с двигателем «дызель». Почему? Машина простая, как грабли, самому не сложно отремонтировать. К тому же солярки в сельской местности завались — вся колхозная техника на ней ездит. Сунул трактористу пузырь — и заливай полный бак. Качество? Сожрет, немчура! Дизтоплива в 90-х воровали столько, что колхозам его стали отпускать красного цвета. Типа, побоятся красть, а милиция отследит. Ага. Чтобы потомки партизан да побоялись красного? К тому же у милиции свои «дызели». Они, что, не люди? Проблему разрулили сами «пассаты». У них начали выходить из строя топливные насосы. Солярка в колхозах грязная — как ее там хранят? Трактор-то скушает и не подавится, а вот нежный «немец»… Новый топливный насос стоил столько, что впору пить валидол. Так вот и рассосалось.