Кожа времени. Книга перемен - Александр Генис

Среди «музеев образа жизни» деревня шейкеров — самый странный и по-своему соблазнительный уголок Америки. Шейкеры, которых в России издавна называют трясунами, — религиозная секта, перебравшаяся из Англии в Америку. Вот что о них велеречиво рассказывает источник столетней давности: «Эта религиозная конфессия была основана матерью Энн Ли, прибывшей в Нью-Йорк из Англии с семью последователями в 1774 году. Они верили в равенство мужчины и женщины, а также всех рас и национальностей. Сообщества трясунов- шейкеров выращивали и делали почти всё, в чем они нуждались».

Имущество их было общим. И они не верили в брак. Зато они верили, что второе пришествие Христа состоялось, что матушка Энн Ли — его земное воплощение, что царство Божие уже наступило и трясуны первыми вкусили от его плодов. Попросту говоря, они думали, что живут в раю. Их мир был совершенным и завершенным. Он не нуждался в будущем, а значит, в детях: в раю, говорил Христос, не женятся. Поэтому шейкеры жили в целибате, соблюдая строгое разделение полов. Только танцевали они вместе — в кружок, по много часов, на каждом богослужении. Отсюда и название.

— Почему все-таки трясуны? — спросил я у красивой поварихи, решившись оторвать ее от сложной стряпни.

Мне показалось, что вопрос ее смутил, но она ответила, как учили, вежливо улыбнувшись:

— Танцы такие.

— Покажите, — не отставал я.

Поняв, что от меня не избавиться, она отставила варево с чугунной плиты и запела один из тех десяти тысяч духовных гимнов, которыми трясуны наградили музыкальную традицию Америки. Дойдя до умилительного места, девушка опустила руки вниз и потрясла кистями:

— Так стряхивают грехи.

Потом она подняла руки и опять потрясла ими:

— Так провожают душу на небеса.

Повторяя простые па, она кружилась все быстрее, тряслась все сильнее, дышала все тяжелее, и лицо ее становилось все счастливее.

Сперва богослужение у шейкеров было открытым — так вербовали новых сторонников, но когда выяснилось, что молитвы, песни и танцы приводят к трансу, пускать стали только своих, опасаясь преследований. Без новых адептов секта не могла долго протянуть.

Порядок был манифестацией Бога для шейкеров. Они верили, что обитать в раю должно быть легко и просто, как внутри больших часов, какими они видели Вселенную. «Колхоз» трясунов бесперебойно производил счастье, ибо они вели всегда одинаковую и потому предсказуемую жизнь, которая находила себе выражение в предельно рациональном устройстве быта.

Все жители Хэнкока делили многоэтажное общежитие с гигантскими окнами, чтобы экономить на свечах. В ярко-желтых (чтобы светлее) спальнях стояли широкие койки вдоль занавешенных для тепла кирпичных стен. Больница, оборудованная сидячими ваннами. Аптека с лекарственными растениями, которыми шейкеры славились на всю страну. Для духовных упражнений — синяя, как небо, молитвенная зала без признаков мебели. Трапезная вмещала всю общину, в период расцвета — человек двести. Длинные столы, стулья с низкими спинками, чтобы проще поднимать, когда пол моют. Есть полагалось молча, поэтому на каждых четырех человек ставился поднос со столовыми приборами, включая солонку — чтобы не надо было ничего просить у соседа. На обед уходило всего десять минут, но ели вкусно: каждое утро — теплый яблочный пирог.

Та же экономия усилий и чистота линий отличает всё хозяйство шейкеров. Они изобрели круглый скотный двор, чтобы проще кормить скотину, стиральную машину из дерева и овальные коробки, занимавшие меньше круглых места на полке. Их ремесло не терпело избытка — никаких украшений, узоров, ничего лишнего. Зато каждая без исключения вещь, вышедшая из шейкерской мастерской, — метла, шкаф, те же знаменитые на всю Америку овальные коробки для мелочей, — сияет добротностью, идеальностью: лучше просто не сделать.

Дизайн шейкеров восхитил художников-модернистов и архитекторов-функционалистов, когда они открыли себе неожиданных предтеч в трясунах. И действительно: Хэнкок выглядит так, будто его построил Корбюзье пасторального века. Но в отличие от его развалившихся шедевров, изделия шейкеров сохранились в первозданном совершенстве и прелести. Как в дзене, красота здесь рождалась невольно — от брака утилитарной пользы со страстным усердием.

Сами шейкеры при этом не интересовались искусством, да и не знали его. Но благочестие труда вдохновляло всё, что они делали. В том числе ту небольшую картину, которую мне удалось купить в Хэнкоке.

Шахматная рамка, тщательно загрунтованный холст, а на нем чисто-красное яблоко с зеленым листком. Написанное честно и прямо, оно светится изнутри и приковывает взгляд. Сразу видно, что это — пра-яблоко, первое и единственное. Наверное, так выглядел плод с Древа познания. Но жившие в строгом безбрачии шейкеры не познали его вкуса. Поэтому они, собственно говоря, и вымерли.

Сегодня индейцев в Америке примерно столько же, сколько евреев, — около шести миллионов. Первые у вторых находят немало общего, примеривая на себя судьбу после холокоста. И те и другие справились с геноцидом и живут хоть и по-разному, да по-своему. Но, даже попав в резервацию, не сразу об этом догадаешься.

Дома тут — как во всей небогатой Америке, только совсем без цветов в палисаднике, маленькая церковь, школьный стадион и рекламный щит, отчаянно призывающий к трезвости. Магазин, как сельпо, торгует необходимым, но лишь для туристов: резиновый томагавк, бумажный бубен, нейлоновое лассо — всё сделано в Китае. Зато здесь продают самые дешевые сигареты. Табак — индейское изобретение, и на территории резервации не облагается такими зверскими налогами, как в остальной Америке. Индейские племена обладают суверенитетом и с США заключают договоры как с иностранным государством, настаивая на своих порядках. В Коннектикуте я был в большой резервации, где закон представляет не штатная, а местная полиция. Форма у них обычная, но на погонах — лисьи хвосты, тотем племени пекодов.

Отвоевав свободу от пуританской федеральной власти, индейцы используют ее для наживы, открывая на своей земле казино. Иногда это выглядит пугающе: в чистом поле (прерии) стоит бетонная коробка, ослепленная неоновыми огнями. Пестрое убежище порока собирает изголодавшихся по азарту окрестных пенсионеров, которым Лас-Вегас не по карману. Прибыль от игорного бизнеса делится на все племя поровну.

Труднее всего ее не пропить. Однажды меня занесло в индейский городок на том дальнем краю Аризоны, откуда дорога ведет лишь в Долину Смерти. Цивилизацию исчерпывали магазины с алкоголем и ломбарды с фамильной бирюзой. Правда, у наглухо заколоченного кинотеатра висела ободранная афиша, обещавшая показать оперу «Волшебная флейта», но я ее не дождался.

Других индейцев, из племени ленапи, я не застал, но мне довелось пятнадцать лет жить возле исторического пня тюльпанового дерева. Под ним голландский негоциант Питер Минуит купил остров, который они называли Манхатта. Все, а особенно те, кто снимает здесь за бешеные деньги жилье, думают, что индейцев грубо облапошили. Сами они так не считали, ибо верили, что землю купить нельзя, потому что она принадлежит сама себе и является матерью. К тому же каменистая и болотистая почва острова ни на что не годилась, кроме сбора устриц, которые в изобилии жили в извилистом ручье, ставшем Бродвеем. Взамен сомнительных прав на Манхэттен индейцам досталось бесценное сокровище, служившее валютой на всём континенте. Это были стеклянные бусы, да еще венецианской выделки: красные, зеленые, голубые и многоцветные (millefiori). Таких не было ни у кого во всём Новом Свете. Мне индейцев легко понять, я-то помню, чем для нас были американские джинсы и итальянские плащи-болоньи.