Снег Энцелада - Эдуард Николаевич Веркин

— Я схожу к бабушке, — пообещал я.

— Куда ты сходишь, дурак?! Тебе никуда ходить нельзя! Сиди на месте!

— Ладно…

Я рассмотрел ее лицо. Почти никаких морщин, что поразительно.

— За Зинкой приехал? — ехидно спросила Снаткина.

— Нет. Почему за Зинкой?

— За ней, ей прозвенело, пора ее определять…

— При чем здесь Зинаида…

Снаткина навалилась.

— Ты что, не хочешь Зинку?! — зашептала она. — Зинку надо прибрать!

Я не успел увернуться, Снаткина быстро достала из кармана фонарик и посветила мне в глаз.

— Так это не ты… — Снаткина с разочарованием погасила свет. — Но тебя я тоже видела, ты все равно здесь.

Не исключено, что Роман прав, Снаткина тронулась. Возраст… Не знаю, но в таком возрасте с головой мало кто дружит, неудивительно…

Из-за косяка выглянул Роман и проартикулировал, чтобы я не возражал сумасшедшей.

— Я уже здесь, — согласился я.

— Да я вижу, ты здесь. А друг твой когда прибудет? — спросила Снаткина.

— Скоро, — ответил я. — Собственно, он уже здесь.

— Где?! — резко оглянулась Снаткина и заметила Романа.

Роман проник в комнату и встал рядом со мной.

— Да это не он, — сказала Снаткина с облегчением. — Этого я знаю, это жилец… Где он?!

Снаткина быстро подошла к столу, сняла с кастрюли крышку, понюхала.

— Хочешь, про твоего деда расскажу?

Снаткина вооружилась гостевой ложкой и принялась хлебать суп из кастрюли.

— Но он…

Роман выпучил глаза и помотал головой — не возражай!

— В сорок восьмом он приходил, — сказала Снаткина. — Тогда волков много было, чуть меня не сожрали. Я к бабке с утра побежала в Гридино, как из города вышла, так они за мной и увязались, штук пять таких головастых. Я по тропке иду, а они по лесу плывут, так глаза и вспыхивают, тихо-тихо плывут, как по воздуху. А я тороплюсь и думаю, что на дерево не смогу залезть, одни сосны кругом…

Снаткина ловила что-то ложкой в кастрюле и облизывалась, наверное, я больше не буду есть суп из рыбных консервов.

— Так они идут-идут и смотрят. Три километра до Гридина, как прибежала — два волоса седых вырвала, я потом поняла, почему не накинулись, поняла. В том же году и дед твой приходил…

Повернувшись к Роману, Снаткина продолжила:

— Дед его приходил. А бабка его, Аня, на фабрике работала упаковщицей, патроны в пачки складывала. И вот Аня вернулась домой после ночной, стала кашу разогревать, слышит — стучится в окошко. Она выглянула — муж ее стоит. Стоит, смотрит, пусти, говорит, Аня, устал я. А она вроде и понимает, что пускать нельзя, а все равно пустила. Так он и стал к ней по ночам ходить, ходит и ходит…

Снаткина съела еще несколько ложек супа.

— Она хотела его спросить, откуда ты вернулся, но побоялась — а вдруг он дезертир? А что ему по ночам-то ходить, если не дезертир?

— Да, — сказал Роман.

— А он ее сам спрашивает — а дочь наша где? Почему ее нет, ей ведь десять лет скоро. Анна отвечает, что дочь у тетки, а он велит — приведи ее, пойдем вместе в новый дом, я его построил в своей деревне. Только в нем белья никакого нет, ты найди, пожалуйста, полотенца и простыни…

Роман показал мне большой палец. Я не понял, для чего — то ли история нравилась, то ли степень восхищения Снаткиной.

— Анна так и сделала. Дочь от тетки забрала, а на работе стала спрашивать — нет ли у кого лишних полотенец, нет ли у кого лишних полотенец. А бригадирша на фабрике не простая баба была, а из Кологрива, послушала, что Анна ей рассказывает, принесла ей пять полотенец и научила, что делать. Вот ночью Анна взяла эти полотенца, взяла дочь, и пошли они с мужем в новую деревню. Ночь светлая, они идут…

Снаткина прищурилась на Романа.

— А ты жилец, — сказала она. — Жилец.

— Жилец, — согласился Роман. — Я у вас комнату снимаю.

— И ты комнату снимал. Тоже был жилец. Твоя бабка говорила — не приезжай, а зачем приехал?

— Я…

— Бабка твоя слышит — шаги за спиной — топ-топ, идут и идут. А дед твой все оглядывается, словно боится чего, и дочку за руку не отпускает. Идут через лес и выходят к дому, хороший дом, красивый, большой. Дед и приглашает — заходите, дорогие мои. Тут Аня, как бригадирша научила, полотенца-то на наличники набросила. И вот точно обнесло ее, смотрит — а никакого дома и нет! Стоят они с дочкой одни среди леса, а полотенца на ветках висят. Так страшно ей стало, что вот хоть на этих полотенцах бы удавиться, но что делать, домой побежали…

Снаткина отвлеклась на суп, выловила из кастрюли хвост сайры и увлеклась им.

— Деда убили в сорок третьем, — сказал я негромко.

— Это понятно, — прошептал Роман. — Ты посиди с ней на всякий случай, а я валидол поищу…

— Давай я поищу лучше.

— Ты не найдешь.

Роман выскочил, я остался наедине со Снаткиной.

— Похоронка Ане в сорок третьем пришла, — сказала она. — Потом при переезде она потерялась, поэтому Аня рассказывала, что пропал без вести, а он не пропал, его убили под Сталинградом. А в сорок восьмом вот пришел.

Снаткина съела рыбу и запила супом, отставила кастрюлю на подоконник.

— А он всегда здесь был, — сказала Снаткина.

— Кто?

— И сейчас он здесь. Здесь.

— Кто? — опять спросил я.

— Был жилец — стал нежилец.

Сказала Снаткина и удалилась. Явился Роман, конечно, без валерьянки.

— Я тебе говорил — чердак потек у бабуськи. Что делать-то?

— Поедем в музей, — предложил я.

— В музей… Не, я про Снаткину.

— Ничего. Поедем в музей.

— Но…

— Она с ножом за тобой не бегала? Не бегала. Значит, нормальная. Ты же сам хотел расследовать…

— Да, хотел.

— Поехали в музей.

«Восьмерка» опять не заводилась. Роман посоветовал включить на минуту ближний, чтобы аккумулятор прогрелся. Или почистить стартер, наверняка там свинарник. Или свечи прокалить. Ближний помог. Грелись долго, обороты плавали, Роман утверждал, что это бензин, паршивый бензин, а другого нет, это Чагинск.

Отъехали.

— Хорошо бы пообедать, — рассуждал Роман, пока мы пробирались через переулки. — Я со вчера ничего не ел. Как Снаткина загуляла, так и сижу…

Я разглядывал город. Стало больше заборов. Зачем Роману эта книга? Книги не нужны, за семнадцать лет я прочитал четыре штуки и чувствую себя прекрасно. И не написал ни одной, и от этого чувствую себя еще лучше. Да и не получилось бы, музы питаются исключительно свежей кровью, дурак пишет книги, умный пишет рецензии. Если