Музеи смерти. Парижские и московские кладбища - Ольга Матич

Алфавитный список захоронений на Сент-Женевьев-де-Буа (1995) историка-некрополиста и генеалога Ивана Грезина – очень ценный материал для исследователей[442]. Им воспользовался Борис Носик, автор наиболее полного путеводителя по Сент-Женевьев-де-Буа, который, однако, практически не пишет о самих памятниках. В своей книге «На погосте ХX века» (2000)[443] он, помимо известных культурных и общественных деятелей старой эмиграции, называет представителей русской аристократии, видимо, пленившей умы современных россиян. Из приблизительно трехсот упомянутых могил одна треть принадлежит именно им, хотя многие из них не имели никакого отношения к эмигрантской культурно-общественной жизни, а их надгробия в основном малоинтересны. В путеводителе также названы сорок генералов и адмиралов царской и белой армии[444].

Ил. 6. Петр Струве. Крест под крышей

Начнем с политических деятелей. В склепе под Успенским храмом лежит консервативный (чтобы не сказать реакционный) царский премьер-министр Владимир Коковцов (1911–1914), а на самом кладбище – князь Георгий Львов, первый председатель Временного правительства, начинавший в партии конституционных демократов, а затем ставший прогрессистом.

Из членов Государственной думы там похоронены кадеты Василий Маклаков (член центрального комитета), Алексей Бакунин, Николай Волков и Петр Струве (на его могиле стоит резной деревянный крест под крышей – ил. 6); члены прогрессистской фракции Александр Коновалов (текстильный фабрикант) и Иоанн Титов (священник); октябристы Александр Голицын, Василий Кочубей, Иван Куракин[445], Дмитрий Милорадович, Николай Нечаев, Василий Остроградский, Никанор Савич, Николай Сомов, Михаил Стахович и Николай Шидловский; митрополит Евлогий (Георгиевский) от фракции националистов (в крипте под Успенским храмом); Василий Зверев от правой фракции и Александр Ратьков-Рожнов от фракции центра; социал-революционер Николай Долгополов; социал-демократ (большевик) Григорий Алексинский, порвавший с партией вскоре после Февральской революции. В 1917 году Волков, Коновалов, Маклаков и Савич принимали участие во Временном комитете Государственной думы; Коновалов стал министром торговли во Временном правительстве, а Маклаков послом во Франции, эту должность он де-факто исполнял до 1924 года, когда Франция установила дипломатические отношения с Советским Союзом.

Вполне предсказуемо, что в хронотопе Сент-Женевьев-де-Буа присутствует немало участников дореволюционной политической жизни и членов Временного правительства. Если придерживаться отдельных партийных аффилиаций, то октябристы, которых можно назвать умеренными консерваторами, имеют большинство как в Государственной думе третьего и четвертого созывов, так и на кладбище. Кадетов и прогрессистов, то есть либералов, на кладбище почти столько же. Вместе взятые члены правых фракций имели большинство в двух последних созывах Думы, однако на Сент-Женевьев-де-Буа их совсем немного. Насколько мне известно, там лежит лишь один бывший социал-демократ – Алексинский. Я так подробно называю захороненных членов Государственной думы и их партийные принадлежности, чтобы показать ее кладбищенский «расклад».

Как пишет Носик, «хватило бы почтенных членов Государственного совета, чтоб провести его заседание, и достало бы депутатов, чтоб открыть прения Государственной думы»[446]. Предлагаю сцену в жанре кладбищенского разговора, как в пародийном рассказе Достоевского «Бобок»: бывшие члены Думы ожесточенно, обвиняя друг друга, спорят о том, кто «погубил Россию» (один из острых, горячо обсуждаемых вопросов в старой эмиграции) и как ее можно восстановить (не менее острый вопрос, особенно в первое десятилетие). Из предсказуемого: все накинулись на бывшего эсдека, правые – на либералов, и наоборот. Любопытно было бы услышать диалог кадетов с их бывшим сотрудником Струве, начинавшим как марксист, а в итоге ставшим умеренным консерватором. У Врангеля он был министром иностранных дел; впрочем, во время Гражданской войны большинство кадетов встали на сторону белых, но в их отношениях к Деникину и Врангелю и другим часто возникала разноголосица. Думается, что Струве, конечно, горячился бы, но не кричал – это не было в его стиле, а Маклаков бы его защищал. У нас дома говорили, что Маклаков часто исполнял роль медиатора, будучи человеком терпимым и широких взглядов[447]. Как и у Достоевского, крик покойников разбудил бы тех, кто спал мертвым сном в соседних могилах, например бывших белогвардейцев и донских казаков, включая атамана Африкана Богаевского. Проснувшись, они, конечно, включились бы в общий шум и гам.

Ил. 7. Курган в Галлиполи (1921)

Ил. 8. Мемориал Добровольческой армии. Копия Галлиполийского кургана

Но вернемся к истории. Самый большой памятник, посвященный участникам Белого движения, был построен в 1921 году в память погибших за границей белогвардейцев в Галлиполи[448] – этот порт в Турции стал последним пристанищем Добровольческой армии. Галлиполийцы сложили на кладбище из собранных ими камней огромный курган, на котором установили крест (ил. 7). В 1949 году памятник был разрушен землетрясением. Его копия (значительно меньшего размера, по эскизам супругов Бенуа) находится теперь на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа (ил. 8).