Горюч-камень - Дмитрий Дмитриевич Осин

чужой, а колхозник бывший».

Но Лёвошник стоял на своем и уходить не собирался.

— Как это не мое? По суду верну. Баба ко мне перебиралась, колхозу на сохран оставила. Тогда у нас не ты, Крохалев в председателях ходил.

— Знаю, знаю, — нужно было как-то сладить с ним, и Руженцев не стал откладывать. — Пойдем в правление. Поглядим, что за гусь? Откуда залетел? Документы имеются?

— А как же?

— Откуда к нам?

— С Ковды.

— Один? Насовсем?

— Не бойся, председатель, не заживусь.

В правление они шли не спеша. Лёвошник — впереди, Руженцев — сзади.

— Бояться мне нечего, — вздохнул Руженцев. — Если документы в порядке — оставайся, живи.

— На Ковде у нас не хуже тутошнего.

— Подворье твое оценим, заплатим. Немного, конечно; с учетом износа.

— Не надо. Я могу и так отписать. Задаром! Помните мою доброту.

— Ну что ж. Мы отдельно тебе избу поставим.

Но на развилке Лёвошник вдруг отрешенно взмахнул руками и, не прощаясь, рванулся вниз, к магистрали. Руженцев бросился за ним, вовремя спохватился.

— Куда же ты? Стой! Сто-ой!

Собаки, угревшиеся возле изб, тревожно залились лаем. Проснувшись, загоготали гуси.

Налетев на Русёню с Тимшей, Лёвошник споткнулся, обронил кошель. Узнав его, Тимша помог старику подняться.

— От кого это ты, Денис Емельяныч? На-ка, надень…

— От собак, — хмуро огрызнулся тот.

— А кричали где?

Лёвошник оглянулся. Вурдалачьи его губы горели, как в жару.

— А-а, это ты, малой? Любовь крутишь?

— А ты, что тут? На роднинны места глядишь?

Руженцев торопился к ним. Не ответив, Лёвошник схватил кошель, метнулся во тьму.

Узнав Русёню с Тимшей, Руженцев с сожалением вздохнул.

— Эх, не задержали…

— А разве надо было? — ничего не понимая, спросила Русёня. — Кто это, Яков Никифорович?

— Хозяин чужому добру, — усмехаясь, пояснил тот и весело выругался. — Явился подарки дарить, а мы сами взяли!

И, не попрощавшись, пошел в коровник — предупредить сторожа, чтобы поглядывал зорче…

Утром стали съезжаться приглашенные. Первыми прибыли соседи, знавшие цену раннему времени и сразу же принявшиеся осматривать новый скотный двор. За ними явились углеградцы на отремонтированной в подарок трехтонке, а чуть погодя из горкомовского «газика» вылезли Суродеев и Буданский. Руженцев заторопился к правлению.

— Просим, просим, — растроганно поздоровался он со всеми. — Уважили нас, можно сказать, в такой праздник…

Суродеев сердечно обнял его.

— Поздравляю вас и всех колхозников, Яков Никифорович! «Россия» — передовой колхоз области. — Обычно скуповатый на похвалы, он явно не боялся перехвалить юбиляров.

Буданский весело вспомнил:

— Ну как? Разделались с халтурщиками?

— Разделались! Спасибо, шефы помогли, а то бы совсем в раззор ввели…

— Да-а, — укоризненно заметил Суродеев. — Такая трата мультимиллионерам и то непростительна!

— Нужда заставила баранки есть, Иван Сергеевич, — сокрушенно пожаловался Руженцев. — Своих плотников нет, так любым прихлебаям в ноги накланяешься.

Немного погодя приехавшие тоже пошли осматривать скотный двор. Срублен он был на славу. Сухой, звонкий лес пахнул разогретой на солнце смолкой; крыша силосной башни возвышалась, как богатырский шишак.

Двигатель-ветряк качал воду в автопоилки. Вагонетки подвесной дороги развозили корм по стойлам.

Суродеев поинтересовался:

— Какие же у вас показатели по надою?

— С планом справляемся, — прижмуривая кутузовское свое веко, не без удовлетворения, ответил Руженцев. — Даже излишки имеем, особенно во втором квартале.

— И куда сдаете?

— В Углеград, на рынок.

— А почему не государственным организациям?

— Иначе невыкрутка. Нечем будет с халтурщиками расплачиваться.

В правлении все было готово. Застланный кумачом стол президиума стоял в красном углу. Над ним виднелся, увитый зеленью, портрет Ленина, висели призывы, плакаты, диаграммы.

Руженцев пригласил всех занимать места. Ребятишкам строго-настрого заказали соваться в помещение, но они все равно ухитрились пробраться туда и вместе со всеми собравшимися ожидали начала.

Ненаглядов и Волощук пошли с шефами, Тимша остался возле крыльца. Тут было свое. Девчонки хвастались нарядами, пересмеивались, сорили подсолнечной лузгой. Парни угощали друг друга папиросами.

Отчет Руженцева шел своим чередом. Изредка доносилась чья-либо фамилия, раздавались хлопки. Девчонки задорно подталкивали друг дружку:

— Марьяшка, тебя отмечают!

— Не меня, а маманьку, — прыскала та. — Меня на следующий юбилей будут, когда колхозу полста стукнет.

Наконец Руженцев заговорил о шефах.

— Товарищи горняки, спасибо, помогли нам избавиться от халтурщиков, скотный двор достроили. Мы хотели премировать их за коммунистический труд, но они отказались. Вношу предложение: считать их почетными членами нашего колхоза.

Собравшиеся одобрительно зашумели, раздались дружные хлопки.

Погода разгулялась. Солнце уронило сквозь поредевшую завесу облаков золотые вёсла, будто гребло куда-то в теплые края, где не было ни дождей, ни туманов, а только чистое, синее небо.

Улучив минутку, Русёня шепнула Тимше:

— Пойдем пройдемся…

— Куда?

— Куда глаза глядят!

После Руженцева выступил Суродеев.

— Хозяйство у вас хорошее, но себестоимость продукции еще непростительно высока, — как всегда, негромко заговорил он. — Недавно приезжал на Кубань американский фермер Гарст, так он нашим колхозникам сказал: «Техники у вас много, а непроизводительных расходов еще больше. Они съедают ваши доходы!»

Не дослушав, Тимша бросился на дорожку, по которой они обычно гуляли, догнал Русёню.

— Не люблю я праздников, — тоскливо призналась она. — Ждешь от них многого, а кроме суетни ничего не получаешь.

— Не любишь, не празднуй, — отшутился Тимша.

Все-таки она была совсем еще дичок, не умела ни притворяться, ни терпеть — за это, наверно, он и любил ее. Самого его жизнь уже обкатала, как голыш на берегу.

— А по-моему, праздник — каждый день на земле, — Русёня сняла газовую косынку, взмахнув, пустила ее по ветру. — Солнце светит — праздник; трава зеленеет — праздник. Работается хорошо — тоже праздник! А больше ничего и не нужно…

— Дождь идет — чем не праздник? — в лад ей, смеясь, добавил Тимша. — Метель, мороз — тоже праздник. А выговор схлопотал или еще какую нахлобучку — праздник вдвойне!

— Тебе смешно, — обиделась она. — А я всерьез…

— И я всерьез. Что вечером делать будем? Может, пойдем в «Горняк»?

— Кино, председатель обещал, само к нам приедет.

— А что покажут?

— Кто говорит — «Алешкину любовь», а кто — про целину.

— Новей ничего не сообразили?

Поскушнев, Русёня вздохнула.

— Кому надо новей, пускай в Москву, на фестивали едет!

Когда они вернулись, возле правления были одни ребятишки, достукавшиеся, что их все же выставили. Валерка подбежал, сообщил сестре:

— Мамке вот такой отрезище премировали! Где ты была?

Тимша поднялся на крыльцо, прислушался.

— Мы, шефы, обещаем вам, товарищи колхозники, постоянно крепить дружбу и в подарок безвозмездно отремонтировали грузовую машину, — уверял Буданский.

Валерка нетерпеливо шмыгнул носом.

— После обеда нас на ней катать повезут!

Торжественная часть вскоре окончилась. Анфиса Матвевна, возбужденная, разгоревшаяся, выскочила из правления, прижимая к груди сверток с отрезом, и, найдя глазами Русёню, счастливо бросилась к ней:

— Теперь ты у меня с