Время смеется последним - Дженнифер Иган

Не имея четкого плана, он доехал на такси до Музео Национале и двинулся дальше пешком, примерно в ту же сторону, что вчера после встречи с Орфеем и Эвридикой. Все выглядело по-другому — но он и чувствовал себя по-другому, внутри у него словно тикал крошечный тревожный метроном. Все выглядело по-другому, но казалось смутно знакомым: закопченные церкви, корявые заскорузлые стены, решетки в завитках-заусенцах. Вильнув в последний раз, кривой переулок вывел его на довольно оживленную улицу — два ряда угрюмых палаццо, в которых нижние этажи давно выпотрошены и забиты дешевыми одежными и обувными магазинчиками. На Теда повеяло ветерком узнавания. Он замедлил шаг и смотрел во все глаза, пока не увидел знакомый палимпсест — желтую рожицу, намалеванную поверх крестов и мечей.

Он толкнул небольшую дверь, врезанную в створку парадных арочных ворот — когда-то в них въезжали конные экипажи, — и, пройдя короткий переход, оказался в мощеном дворике. От камней веяло теплом, будто здесь недавно было солнце; пахло гниющими дынями. Повязанная платком кривоногая старуха в синих гольфах и в халате заковыляла в его сторону.

— Саша, — сказал Тед, заглядывая в старухины линялые слезящиеся глаза. — Americana. Capelli rossi. — Раскатистое «r» с первого раза не получилось, и он попробовал снова. — Rossi! — Теперь вышло как надо. — Capelli rossi. — Лишь договорив, он сообразил, что это описание уже не совсем соответствует действительности.

— No, по. — Отвернувшись, старуха похромала прочь, но Тед догнал ее, сунул двадцатидолларовую бумажку в ее мягкую ладонь и опять задал свой вопрос — на этот раз «r» проскочило идеально. Старуха поцокала языком, дернула подбородком и, окинув Теда почти скорбным взглядом, махнула рукой, чтобы он следовал за ней внутрь палаццо. Он последовал, полнясь презрением: легко же ее оказалось купить, немногого стоит ее покровительство. Наверх вела широкая лестница, сквозь въевшуюся грязь местами просвечивал драгоценный неаполитанский мрамор. Старуха поднималась медленно, тяжело опираясь на перила. Тед плелся сзади.

Второй, или «благородный», этаж, как он сам объяснял студентам много лет, был нужен владельцам палаццо, чтобы чваниться своим богатством перед гостями. Даже закаканные голубями, его сводчатые окна с видом на внутренний дворик все еще были великолепны. Заметив его интерес, старуха сказала: Bellissimo, eh? Ecco, guardate![8]— и с умилившей Теда гордостью распахнула дверь в просторную темноватую комнату. Он разглядел на стенах тусклые пятна, похожие на плесень. Но когда старуха щелкнула выключателем и загорелась лампочка, голо свисающая с потолка, выяснилось, что это не плесень, а стенная роспись в стиле Тициана или Джорджоне: крепкие нагие женщины с фруктами в руках, купы темной листвы, в листве какие-то серебристые птицы. Здесь была бальная зала.

На третьем этаже два тощих юноши перед распахнутой дверью курили косяк. Еще один спал в комнате на полу, с протянутой над ним веревки свисали мокрые носки и трусы, аккуратно прихваченные прищепками. На лестницу плыл запах марихуаны вперемешку с прогорклым оливковым маслом и доносились звуки невидимой отсюда жизни: судя по всему, бывший дворец теперь превратился в пристанище для беспутной молодежи. Той самой, усмехнулся про себя Тед, с которой он старался не сталкиваться. Но таки пришлось.

На верхнем, пятом этаже, где раньше жили слуги, двери были поменьше, а коридор поуже. Провожатая Теда остановилась у стены, чтобы отдышаться. Его презрение к ней сменилось благодарностью: сколько трудов — за какие-то двадцать долларов. Наверное, она очень в них нуждается.

— Простите, что вам пришлось так высоко подниматься, — сказал он.

Но старуха лишь покачала головой, не понимая. Доковыляв до середины коридора, она постучала в одну из узких дверей. Дверь открылась, и Тед увидел заспанную Сашу в мужской пижаме. При виде Теда ее глаза расширились, но лицо оставалось спокойным.

— Привет, дядя Тедди, — тихо сказала она.

— Саша, — только сейчас он понял, что ему тоже надо перевести дух после подъема, — я хочу… поговорить.

Старуха медлила, ее взгляд перескакивал с Саши на него и снова на Сашу; наконец она захромала прочь по коридору. Едва она скрылась за поворотом, Саша захлопнула дверь у Теда перед носом.

— Уходи, — сказала она. — Мне некогда.

Тед шагнул к двери, прижал ладонь к рассохшейся древесине. Он чувствовал, что его племянница стоит по ту сторону, злая и напуганная.

— Так вот где ты живешь, — негромко сказал он.

— Я скоро перееду в другое место, нормальное.

— Ага, только насшибаешь побольше бумажников.

Пауза.

— Это не я, — сказала она. — Это один мой друг.

— У тебя кругом друзья, но что-то я ни одного пока не видел.

— Иди отсюда, дядя Тедди!

— Я бы с удовольствием, — сказал Тед. — Честное слово.

Но он не мог уйти, не мог даже двинуться с места — стоял, пока не заныли ноги, потом съехал по стене на пол. День перевалил на вторую половину, из окна в конце коридора сочился тусклый пыльный свет. Тед потер глаза, чтобы не уснуть.

— Ты еще здесь? — крикнула Саша из-за двери.

— Здесь.

Дверь приоткрылась, Теду на голову упал бумажник, соскользнул на пол.

— Убирайся к черту, — прорычала Саша, и дверь опять захлопнулась.

Тед открыл бумажник, проверил содержимое — все на месте, — сунул в карман. Потом долго, возможно несколько часов (он забыл надеть часы, когда уходил), было тихо. Иногда до Теда доносились звуки из соседних комнат, где двигались другие, бестелесные жильцы. Он уже чувствовал себя частью этого палаццо — ступенькой, мыслящей плесенью на стене: его удел — наблюдать за сменой поколений, их приливами и отливами, и ощущать, как средневековые стены врастают глубже в землю. Еще год прошел, еще полвека. Дважды он вставал с пола, чтобы пропустить девушек с облезлыми кожаными сумочками в трясущихся руках. Девушки проходили, не взглянув на него.

— Ты здесь? — спросила Саша из-за двери.

— Здесь.

Она вышла из комнаты и быстро заперла дверь на ключ. На ней были джинсы, футболка и пластиковые шлепанцы, в руках розовое выцветшее полотенце и пакет с ручками.

— Ты куда? — спросил он, но она удалилась по коридору, не проронив ни слова.

Через двадцать минут она вернулась с мокрыми волосами, за ней шлейфом тянулся запах цветочного мыла. Отперев дверь, она помедлила секунду, бросила:

— Я мою коридоры, чтобы платить за эту комнату, ясно? И подметаю этот вонючий двор. Ты доволен?

— А ты — довольна? — спросил он.

Дверь громыхнула.

Сидя на полу и вслушиваясь в течение времени, Тед поймал себя на том, что думает о Сьюзен. Не о той, слегка другой Сьюзен, а о Сьюзен — своей жене. Много лет назад, еще до того как он начал сворачивать свое чувство к Сьюзен и оно уменьшилось до нынешних крошечных размеров, они вдвоем ездили в Нью-Йорк. Когда они сели на Статен-Айлендский паром — просто решили покататься, просто так, — Сьюзен вдруг повернулась к Теду и сказала: «Только давай договоримся, чтобы так было всегда». И мысли их в тот момент так тесно переплетались, что Тед совершенно точно знал, почему она это сказала: не потому, что утром они занимались любовью, а за обедом выпили бутылку «Пуйи-Фюиссе» на двоих, а потому, что она ощутила течение времени. И Тед тоже его ощутил (рыжая вода бурлит внизу, мимо проносятся катера, в ушах свистит ветер — кругом движение, хаос), и тогда он взял Сьюзен за руку и сказал: «Хорошо. Так будет всегда».