Арифметика войны - Олег Ермаков

Эти кабульцы слишком заносчивы, проворчал дядя.

Мимо шли заносчивые кабульцы, проезжали желтые, синие, красные автомобили, зеленые джипы с военными, трусили ослики с поклажей. Посреди тротуара стоял мальчишка с ведром и кружкой. Кто-то из прохожих сунул ему монетку, и мальчишка зачерпнул что-то в ведре и подал кружку ему, тот жадно выпил и пошел своей дорогой. Когда они поравнялись с мальчишкой, Джанад заглянул в ведро… Ведро до дна было просвечено солнцем. Вода! А сколько ее в кяризах у Шамса!

В тенечке под деревом перед дуканом, так сиявшим боками металлических чайников, что этот дукан казался стоянкой тысячи солнц, на коврике за шахматной доской сидели двое; один из них курил, и табачный дымок вился, словно зыбкие призрачные мысли курильщика и его крутолобого соперника в сдвинутом на затылок колахе дорогого нежно-золотистого отлива. Джанад хотел сказать об этом дяде, но в этот миг раздался пронзительный сигнал – Джанад с дядей вздрогнули и, оглянувшись, увидели яркий и прекрасный, празднично разрисованный и разукрашенный бумажными цветами обычный рейсовый автобус с запыленными стеклами и боками – на таком же сюда приехали и они сами.

В окнах виднелись пассажиры. С подножки свешивался лихой помощник водителя – келинар, а сам водитель восседал за рулем, как падишах под балдахином, и автобус трубил, повинуясь мановению его руки, как слон. И к его голосу присоединился келинар, закричавший худому, пропеченному солнцем человеку в потрепанной рубахе до колен, в коротких измызганных шароварах, в сандалиях из веревки и чего-то упруго-толстого (как потом Джанад узнал – из резины автомобильной покрышки, отличная прочная обувь!), силящемуся вытолкнуть громадную двухколесную тележку, груженную мешками, из колдобины, – а напротив как раз стоял грузовик, тоже весь разрисованный, с надстроенными бортами, его водитель в солдатском кепи что-то увлеченно ел из миски, сидя за рулем, и никак не реагировал на дорожный затор.

Порождение шакала и гиены! шайтан! парша собачья! прочь с дороги! вопил келинар. И человек дико косился, выворачивая белки, налегал на тележку, амулет на черном шнурке раскачивался на его шее с вздувшимися жилами, из-под грязной тюбетейки бежали ручейки, но колесо не поддавалось. Джанад удивленно взглянул на дядю, но тот взял его за плечо. Келинар разразился новыми залпами ругани. И вдруг откуда-то вывернулись двое: с непокрытыми головами, в клетчатых рубашках и штанах, туго обтягивающих бедра, но внизу широких, как шаровары пакистанцев, похожие на каких-то дервишей из-за длинных волос и цепочек, но кто видел белокурых и белолицых дервишей? Келинар сразу замолчал. Падишах-водитель перестал давить на сигнал. Шофер грузовика наконец оторвался от миски и воззрился на этих прохожих, помогающих карачивалу[22]. Все заняло не больше минуты, и тележка покатилась дальше, прижавшись к обочине, а двое пошли своей дорогой – карачивал даже не успел их поблагодарить, и автобус проехал мимо.

Завернем сюда, отдохнем, проговорил дядя, я натрудил ногу.

И мы вошли в чайхану, заняли пустой столик, застеленный липкой клеенкой. Уф, вздохнул дядя, оглядывая стены, расписанные изречениями Корана, с двумя цветными фотографиями каких-то святых мест. Парень в белой рубахе и белых штанах принес чая, лепешек и каймак[23]. Так-то лучше, бормотал дядя, отламывая кусок лепешки и обмакивая его в сливки. А то, что же, побывать в Кабуле и не посидеть в чайхане? Ведь наш дуканщик Акбар обязательно спросит, чем сейчас потчуют в кабульских чайханах? о чем там говорят? Но в чайхане больше никого не было, и никто ни о чем не говорил, кроме нас.

Я спросил, почему дядя не разрешил мне помочь тому грузчику с тележкой? Это хазареец, ответил дядя невозмутимо. Пусть сам справляется. А эти двое – инглизы? Наверное. Почему же они ему помогли? Уф, вздохнул дядя и туманно улыбнулся. Пей чай, мой мальчик. Инглизы слишком глупы. Они не знают, что карачивалы в Кабуле – хазарейцы. А помогать хазарейцу – все равно что целовать собаку. Ангелы даже не заглядывают в дом, где есть собака, сказал пророк, да благословит его Аллах и да приветствует. Но он же ничего не сказал о хазарейцах, проговорил я, прихлебывая чай, кремовый от сливок, приятно подсоленный, с легкой кислинкой от добавленной соды. А для инглизов, продолжал дядя, не слушая меня, все здесь на одно лицо, мой мальчик: что хазареец, что туркмен, пуштун, узбек, джамшид, цыган, пенджабец или… уйгур, гуджур, чар-аймак… Они летают на своих самолетах, будто джинны, отринутые Аллахом, и нигде не находят того, что ищут. А что они ищут? спросил я. Дядя навел на меня свои крупные, близко посаженные, мерцающие глаза, потом оглянулся на хозяина в небрежно намотанной белой чалме, похожей на взбитые сливки. Уважаемый, обратился он к нему, может, вы ответите моему любознательному племяннику, что тут ищут инглизы? Он сегодня увидел их первый раз в жизни. Хозяин и его длинный работник рассмеялись, у работника были испорченные зубы. Я насупился.

О, тут их полным-полно, ответил хозяин. И не только инглизов, но и всяких, вставил работник. А что они ищут? переспросил хозяин и развел руками – в левой покачивались четки с украшенными бисером кисточками. Хороший чарс[24], снова встрял работник, скаля гнилые зубы. Хозяин посмотрел на него, и работник стушевался и, отойдя в сторону, принялся смахивать серой тряпкой пыль со стола. Хозяин же сказал, что больше всего их привлекают антикфоруши[25]. И чем стариннее вещь, монета, кинжал, украшение, тем дороже они платят. А, нам об этом уже говорил торговец книгами, сказал дядя Каджир. Они любят всякие древности, потому что у них за это дают еще больше, сказал хозяин.

Об инглизах зашел разговор и за вечерним чаем у Кокуджана. Часовщик усмехнулся, выслушав мнение чайханы. А я думаю, заявил дядя Каджир, что половина из них – шпионы. И все эти древние кинжалы – пыль в глаза. Они зарятся на наши копи Панджшера и Бадахшана. Инглизам мало Майванда[26]! Часовщик покачал головой и сказал, что они в поисках древностей и к нему заходят. И с некоторыми, знающими пушту или дари[27], у него завязываются беседы… Змарак Кокуджан откинулся на подушки. Ну и что же, по-твоему, они ищут? не вытерпел дядя Каджир, как будто Змарак уже возражал ему, ему и чайхане. Змарак Кокуджан молчал, его лазуритовый глаз становился все глубже и чернее, а в другом что-то просверкивало, как будто перекатывалось светлое зернышко. За стенкой слышалось тиканье многих часов, перебивающих друг друга, словно там кто-то устраивал то ли соревнование музыкантов, то ли скачки.

Змарак Кокуджан пошевелился и изрек, что он… не знает ответа. Я едва сдержался, чтобы не прыснуть, а дядя Каджир разочарованно с шумом втянул воздух. Но ты же с ними толкуешь, напомнил он. Да, согласился Змарак Кокуджан, но я не знаю их жизни, чужие страны я видел только с вершин Гиндукуша и из-за Амударьи. Зачем тебе их видеть? недоуменно спросил дядя Каджир.