Сквозь три строя - Ривка Рабинович

Я много думала о государственном строе и его влиянии на жизнь человека. Родилась в другой стране, при другом строе – капиталистическом и националистическом, с элементами фашизма. Мне приходилось слышать от взрослых много рассказов о стычках между группами латышских националистов и членами еврейских сионистских организаций. Евреи были обязаны открывать свои магазины и другие предприятия в субботу, потому что официальным выходным днем было воскресенье. Все латышское превозносилось и прославлялось. И все же, несмотря на националистический характер режима, сионистские организации не были запрещены и существовали еврейские школы. Бывали уличные стычки, драки, словесные нападки, но никто не слышал об арестах и расстрелах.

Новый строй, социалистический, я приняла с открытым сердцем, невзирая на все то, что он причинил моей семье и мне самой. В великих целях, которые ставила перед людьми советская идеология, было много романтики. В самые мрачные дни была надежда на лучшее будущее. Теперь эта надежда рухнула. Осталась всепоглощающая черная дыра.

Как жить, если нет надежды? Лишь немногие думали, что настанет день, когда режим рухнет. Он казался всесильным, незыблемым. А обратный путь от социализма к капитализму – возможен ли он вообще? Желателен ли он? Ведь такого нигде в мире не было! А капитализм – разве нет у него своих пороков? И он тоже далеко не идеал!

Второй учебный год подходил к концу. Предстояли выпускные экзамены и получение дипломов. Экзамены меня не слишком тревожили: не нужно было стараться сдавать их на пятерки, ведь стипендий больше не будет. Гораздо больше тревожила мысль о будущем месте работы.

Выпускник высшего (или незаконченного высшего, как наш институт) учебного заведения не вправе был поступать на работу, где и как ему вздумается. «Комиссия по распределению», состоящая из представителей власти и представителей института, направляла выпускника на место работы согласно списку «заявок на молодых специалистов». В редких случаях, если у выпускника были предпочтения в выборе места, комиссия проявляла определенную гибкость. Выпускник, получивший направление на место работы, обязан отработать там три года – «вернуть долг государству» за средства, затраченные на его обучение.

Понятно, что я хотела остаться в Колпашево, поскольку здесь проживала вся моя семья. Но мне сказали, что ни одна колпашевская школа не прислала заявку на новых учителей. Ссылки на мужа, работающего здесь, на родителей и дочку, живущую у них, не помогли.

Относительно других мест у меня не было предпочтений. Мне досталось место в селе Вороново, которое, в отличие от Парабели, не было даже районным центром. Среди жителей села большинство составляли колхозники.

Узнав о моем направлении в село Вороново, мой муж заявил, что он не поедет со мной туда.

– Даже не райцентр! – сказал он с презрением. – Колхоз! Что я буду делать в колхозе? Работать задаром, за несколько килограммов муки? В колхозе люди живут за счет приусадебных участков и своих коров. У нас нет там дома и участка, мы не собираемся стать колхозниками. Ты обязана поехать по направлению, но меня оно не обязывает!

– Что же ты намерен делать? – спросила я. – Расстанемся на три года?

– Я поеду в Томск, – сказал он мне после нескольких дней размышления. – Говорят, что там большая нехватка рабочих рук на строительстве. Я получу работу и, возможно, даже жилплощадь. Ты как-нибудь проведешь в колхозе один учебный год и потом присоединишься ко мне.

– Ты забыл, что мне надо отработать три года! – заметила я.

– Никого пока еще не арестовали за нарушение этого обязательства! В крайнем случае устроишься в Томске на работу по другой специальности!

– Опять не сможем взять девочку к себе и жить как нормальная семья!

– Что поделаешь, одна зима пройдет быстро. Все освободившиеся от статуса ссыльных стремятся уехать в большие города, а мы поедем в обратную сторону – в колхоз? Ни за что! Увидишь, мы прекрасно устроимся в Томске!

Была логика в его словах – при условии, что его план получения жилья в Томске удастся. Меня тоже не прельщала перспектива прозябать три года в колхозе и привезти туда дочку. Хватит, этот этап мы уже прошли. Там ведь даже не к кому обратиться, если кто-то заболеет. Это хуже, чем Малые Бугры, первое место нашей ссылки: Вороново находится далеко от районного центра Кожевниково, где есть поликлиника, больница и аптека. Пешком туда не дойдешь, как мы ходили из Малых Бугров в Парабель. Это больше всего пугало меня в связи с новым местом работы. К другим условиям деревенской жизни я привыкла, ведь и в Колпашево не было в квартирах ни воды, ни канализации. Но привезти маленькую, худенькую и болезненную девочку в место, где нет даже поликлиники? Лучше уж провести там зиму в одиночестве; может быть, Яша приготовит для нас место для проживания в Томске.

Село Вороново произвело на меня удручающее впечатление с первого взгляда. Это было большое село, дома в нем не были расположены вдоль одной улицы, а разбросаны на обширной территории. Село считалось богатым по меркам тех времен, у колхозников были добротные дома и большие приусадебные участки. Повсюду свободно бродили стаи уток и гусей. Вокруг села были маленькие озерца, и птицы стремились к ним. Меня занимал вопрос, каким образом хозяева отличают своих гусей от соседских.

Это было коренное сибирское село, его обитатели жили здесь из поколения в поколение. Первопоселенцы его пришли, видимо, по следам казаков, несколько веков тому назад покоривших Сибирь с ее аборигенами и присоединивших ее к Российской империи.

Мрачный вид селу придавали высокие ограды вокруг домов, отсутствие общественных учреждений и каких-либо признаков эстетики. Не было ни декоративного куста, ни цветочка – ничего. Даже Малые Бугры, при всей их бедности, выглядели более «живыми».

Единственным «развлечением» жителей села было пьянство. В России пьют всюду, но в Вороново это явление имело масштабы, каких я не знала ранее. Коренные сибиряки, по прозвищу кержаки, отличаются бурным темпераментом и вспыльчивостью. В дни массовых выпивок, будь то в связи с религиозным или государственным праздником или по другому поводу (а в поводах никогда не было недостатка), вспыхивали драки: компания против компании, улица против улицы. Это называлось «идти стенка на стенку». Почти всегда были пострадавшие; иногда дело доходило до убийств.

Если кто-то умирал, особенно мужчина, то это был двойной повод для загула – точнее говоря, для целой серии загулов. Сначала пили целую неделю «в честь покойника», а потом следовал ряд дат: на десятый день, через месяц, через три месяца, через полгода…

В период моей жизни там произошел несчастный случай, при котором погиб тракторист: он пил возле своего трактора неразбавленный спирт, пары спирта вспыхнули и подожгли бензин в тракторе, и человек сгорел. Трудно описать, что происходило в селе: работы в колхозе были прекращены, все были пьяны, в том числе и женщины. Кто-то предложил похоронить вместе с покойником бутылку водки: ведь он погиб, будучи пьяным, и ему, несомненно, захочется выпить и на том свете. Товарищи покойника приходили чуть ли не каждый день к его вдове и требовали водки и угощения: это ведь в честь ее мужа, как она посмеет отказать? Бедная женщина совершенно разорилась.