Черная книга - Орхан Памук

Диван, стоящий около стола Писца, не был выброшен; лежа на нем, Наследник читал записанное Писцом и добавлял: «Но хуже всего, хуже воспоминаний, вещей и книг, непереносимей всего были люди». Они появлялись неожиданно, в неподходящее время, в самый неудачный момент и приносили с собой мерзкие сплетни и дурацкие слухи. Вроде бы желая сделать добро, они лишали вас покоя. Вместо любви и успокоения они приносили тоску.

На шестнадцатом году «нечеловеческой борьбы между бытием и небытием», борьбы с привычными вещами, любимыми запахами и книгами, Наследник как-то ночью посмотрел в окно через «европейские» жалюзи на снег, покрывающий просторный сад, и на луну; это был миг, когда он понял, что борьба, которую он ведет, — не его личная, а борьба миллионов людей, связанных судьбой с Османским государством. Потому что, как десятки тысяч раз за последние шесть лет жизни Наследника записывал Писец, «народы, которые не в состоянии быть самими собой, цивилизации, подражающие другим, нации, довольствующиеся историей других, обречены на крах, вымирание, забвение». На шестнадцатом году ожидания трона Наследник отчетливо увидел, что борьба, которую он вел все это время как свою личную, на деле является «исторической борьбой между жизнью и смертью», что настал решающий момент битвы за «султанский тюрбан», какой выпадает раз в тысячелетие, что это «очень важный момент исторического развития, который историки будущего назовут поворотным моментом». Тогда-то Наследник и принял твердое решение бороться с чужими историями, звучащими в нем, пересказом своих.

Через некоторое время после той ночи, когда луна, сияя над заснеженным садом, напоминала о пугающей бесконечности времени, Наследник нанял пожилого, верного и терпеливого Писца и каждое утро, усадив его за стол, диктовал ему истории, рассказывая о своих поисках и догадках. Наследник вспомнит, что много лет назад он сделал чрезвычайно важное открытие, касающееся «в высшей степени важных исторических перемен»: до своего добровольного заточения во дворце он видел «собственными глазами», как с каждым днем менялись улицы Стамбула в стремлении подражать воображаемому западному городу. Несчастные, заполняющие стамбульские улицы, глядя на костюмы западных туристов и изучая фотографии в зарубежных журналах, попавших им в руки, меняли свою одежду. Он слышал собственными ушами, как вечерами в кофейнях на окраинах города собравшиеся вокруг печки грустные люди вместо того, чтобы рассказывать друг другу услышанные от отцов сказки, читали всякую дрянь в газетах, написанную бездарными журналистами; в газетах печатали «Трех мушкетеров» и «Графа Мон-те-Кристо», изменив имена героев на мусульманские. А разве он сам не покупал у армянских книготорговцев под видом книг всякое бесстыдство, за чтением которого так быстро летело время? До того как он проявил волю и решимость и закрылся во дворце, когда он еще, как все, влачил жалкое привычное существование, разве не замечал он при каждом взгляде в зеркало, что таинственный смысл на его лице постепенно пропадает, точно так же, как у всех окружающих? «Да, покупал! Да, замечал!» — писал Писец, изучивший стиль Наследника. Осман Джалалиддин Эфенди ощущал, как после каждого дня диктовки меняется его лицо, меняется он сам.

Иногда Наследник не находил темы для диктовки. Воцарялось безмолвие. Потом Наследник говорил: «Если не о чем рассказывать, значит, человек очень близко подошел к тому, чтобы быть самим собой. Безмолвие означает, что молчат воспоминания, книги, истории, память; только услышав это безмолвие, человек может стать свидетелем того, как вырастает его истинный голос из глубин его собственного духа, из бесконечных и темных лабиринтов его собственной сущности, и этот голос способен сделать человека самим собой».

Однажды Наследник затронул тему женщин и любви, которой до этого касался очень мало, говоря, что это «самая опасная тема». Около шести месяцев он рассказывал о старых увлечениях, об отношениях с гаремными женщинами (воспоминания о них, за исключением нескольких случаев, вызывали сожаление и грусть), которые нельзя было назвать любовью, и о своей жене.

Самым ужасным в этих отношениях, по мнению Наследника, было то, что незаметно для тебя женщина, даже самая неприметная, начинала занимать почти все твои мысли. Он подумал, что надо сближаться с как можно большим количеством женщин: тогда он обретет иммунитет к яду, называемому любовью; но поскольку он старался выработать у себя равнодушие к любовному опьянению, женщины, с которыми он имел дело, не вызывали у него никакого влечения. Так получилось, что он стал чаще всего встречаться с Лейлой-ханым: она была «самой невыразительной, самой бесцветной, самой спокойной и самой безвредной» из всех знакомых ему женщин, и он верил, что не сможет влюбиться в такую женщину. «Наследник Осман Джалалиддин Эфенди без страха открыл сердце Лейле-ханым, поскольку верил, что не сможет влюбиться в нее»,-написал Писец как-то ночью, потому что теперь они работали и по ночам. А Наследник тут же добавил: «Но поскольку она была единственной женщиной, которой я с легкостью открыл сердце, я тут же влюбился в нее. Это был один из самых тяжелых периодов моей жизни».

Писец записал, что Наследник и Лейла-ханым ссорились, когда встречались во дворце. «Конкретных причин для наших ссор не было, — пояснил как-то Наследник, — я злился, что из-за нее не мог быть самим собой, что из-за нее мои помыслы теряли чистоту, что из-за нее я переставал слышать голос, идущий из глубины моей души. Это длилось до самой ее смерти, произошедшей в результате несчастного случая, и я так и не понял, была ли в том моя вина».

Наследник рассказал, что смерть Лейлы-ханым его огорчила, но зато он обрел свободу. Писец, всегда молчаливый, всегда почтительный и внимательный, сделал то, чего никогда не позволял себе за шесть лет работы с Наследником: несколько раз сам написал об этой смерти и этой любви; Наследник же возвращался к этой теме, когда считал нужным.

Последние перед болезнью Наследника месяцы прошли, как записал Писец, «в напряженной работе». Это были дни, когда Наследник диктовал, рассказывал свои истории и все сильнее слышал собственный голос, помогающий ему быть самим собой. Они работали до поздней ночи, но как бы ни было поздно, Писец в повозке, ожидающей его наготове в саду, отправлялся домой; рано утром он возвращался и усаживался за стол красного дерева.

Наследник рассказывал о государствах, которые рухнули из-за того, что не могли быть самими собой, о народах, исчезнувших потому, что они подражали другим племенам, о забытых в далеких и неизвестных странах народах, которые не смогли жить своей жизнью. Иллирийцы (Древние индоевропейские племена на северо-западе Балканского полуострова; в 111-I вв. до н. э. были покорены римлянами) ушли с исторической сцены, потому что за два века не сумели найти правителя, который силой своей личности научил бы их быть самими собой. Вавилонская башня рухнула не оттого, что царь Нимрод (мифологический царь-безбожник) бросил вызов Всевышнему, а оттого, что отдавал все силы строительству башни и забыл об истоках, которые могли сделать его самим собой. Кочевые племена, перейдя на оседлый образ жизни, в стремлении создать настоящее государство подражали оседлым, с которыми вели торговлю, и в результате, подпав полностью под их влияние, исчезли с лица земли.