Черная книга - Орхан Памук

Падение сасанидов произошло потому, что последние три правителя — Кавад, Ар-дашир и Яздегерд-преклонялись перед величием византийцев, арабов и иудеев и, как написано в истории Табари (арабский историк, автор многотомной «Истории посланников и царей».), за всю свою жизнь ни одного дня не сумели быть самими собой. Великая Лидия (страна в древности на западе Малой Азии, в VI-IV вв. до н. э. находилась под властью персов, позднее входила в державу Александра Македонского и другие государства) ушла с исторической сцены всего через пятьдесят лет после того, как в ее столице Сардес под влиянием Суз (древний величественный город в Персии) был сооружен первый алтарь. О племени сабиров (племена в Северном Причерноморье (VII в. до н! э. — III в. н. э.)) ничего не знают сегодня даже историки, и это оттого, что, когда они собрались создать великую азиатскую империю, они вдруг-словно эпидемия началась — стали одеваться в одежды сарматов (племена в Северном Причерноморье (VII в. до н! э. — III в. н. э.)), носить их украшения, читать их стихи и, таким образом, утратили свои воспоминания; они забыли таинство, делавшее их самими собой. «Ми-дийцы, пафлагонийцы, кельты»,-диктовал Наследник, а Писец, прежде чем господин открывал рот, добавлял: «Исчезли, потому что не сумели стать самими собой». «Скифы, калмыки, мидийцы», —? продолжал перечислять Наследник, а Писец завершал предложение: «Исчезли потому, что не смогли стать самими собой». Усталые до изнеможения, они поздно ночью заканчивали работу над историями о смертях и падениях; в безмолвии летней ночи слышался только стрекот сверчков.

В ветреный осенний день, когда в садовый бассейн с кувшинками и лягушками падали красные каштановые листья, Наследник простыл и слег в постель; оба они не придали этому большого значения. Наследник как раз говорил о том, что если он не станет наконец самим собой, то пойдет в толпу, на замусоренные улицы Стамбула. Тогда он не сядет на Османский престол, а «империя глазами других будет смотреть на свою жизнь, вместо собственных историй слушать чужие и вместо собственных лиц будет видеть очаровавшие их лица других». Они заварили чай из цветков липы, собранных в саду, выпили его и работали допоздна.

На следующий день Писец поднялся наверх за одеялом, чтобы укрыть господина, который лежал на диване в жару; он увидел, что дворец совершенно пуст: на протяжении многих лет из него выбрасывалось все, что там было, даже двери были сняты. Пустые комнаты дворца, лестницы, стены — все было выкрашено в белый цвет. Писец бродил по пустым комнатам и набрел на белоснежное чудо, выделявшееся белизной даже на фоне всеобщей белой краски. Это был несравненный белый рояль «стейнвей», единственный в Стамбуле. Он остался с детства Наследника, долгие годы к нему никто не прикасался, и он стоял в пустой комнате совершенно забытый. Писец увидел инструмент в белоснежном лунном свете, который проникал через окна во дворец; такая белизна напоминала человеку о том, что воспоминания блекнут, память угасает и все, что есть вокруг, останавливается: голоса, запахи, вещи, само время. Когда он спустился по лестнице с белым, без запаха одеялом под мышкой, он почувствовал, что диван, на котором прилег Наследник, стол красного дерева, за которым он проработал столько лет, белые листы бумаги, окна-все вокруг хрупкое и нереальное, как в детских игрушечных домиках. Укрывая Наследника, он увидел, что его не бритая два дня борода поседела. Около больного лежали белые таблетки и стоял стакан, наполовину наполненный водой.

Наследник продиктовал с дивана: «Вчера ночью во сне я видел свою мать, она ждала меня в густом темном лесу далекой страны. Она лила воду из огромного красного кувшина, и вода была густая, как боза… Я понял, что существую до сих пор только потому, что всю жизнь упорно стремлюсь быть самим собой». Писец записал: «Наследник Осман Джалалиддин Эфенди прожил всю жизнь в ожидании тишины внутри себя, необходимой, чтобы услышать собственный голос и собственные истории». Наследник с перерывами диктовал: «Чтобы ждать безмолвия…», «Пусть в Стамбуле часы не останавливаются…», «Глядя во сне на часы…» Писец закончил это предложение: «Он думал, что рассказывает истории других». Наступило молчание. Наследник нарушил его: «Я завидую только камням безлюдных пустынь и скалам в горах, на которые не ступала нога человека, потому что только они могут быть самими собой…», «Когда я во сне бродил в саду моей памяти…», «Ничего». «Ничего», — аккуратно записал Писец. Наступило долгое, очень долгое молчание. Писец встал из-за стола, подошел к дивану, на котором лежал Наследник, внимательно посмотрел на господина и вернулся к столу. Он записал: «Наследник Осман Джалалиддин Эфенди, продиктовав это предложение, скончался; это произошло 7 числа месяца шабана (восьмой месяц лунного календаря) 1321 года (1321 год хиджры (мусульманского летосчисления) соответствует 1929 году христианского летосчисления.) в четверг, в Охотничьем дворце на вершине холма Тешвикие». А через двадцать лет тем же почерком Писец приписал: «Через семь лет на трон, которого не дождался Наследник Осман Джалалиддин Эфенди, сел его брат Мехмет Решад Эфенди, тот самый, которому он в детстве дал подзатыльник, и Османская империя, вступившая во время его правления в большую войну, рухнула».

Тетрадь Джелялю Салику принес родственник Писца, а эту статью мы нашли в бумагах нашего сотрудника после его смерти.

Вы, читающие, вы, все еще живущие, Это написал я, Давно идущий По стране теней.

Э.А.По

«Да, я-это я! — подумал Галип, закончив рассказ о Наследнике. Да, я-это я!» Он рассказал англичанам историю и не сомневался, что был самим собой; довольный, что в конце концов желаемое все-таки свершилось, он заторопился в дом Шехрикальп: сесть за стол Джеляля и писать новые статьи.

Шофер такси, в которое он сел, когда вышел из отеля, начал рассказывать историю. Галип, понимая, что человек может стать самим собой, только рассказывая истории, благосклонно слушал.

…Сто лет назад, в жаркий летний день, когда строящие вокзал Хайдарпаша (Железнодорожный вокзал, открытый в 1908 г. на азиатской части Босфора в одноименном районе Стамбула) немецкие и турецкие инженеры сидели вместе за столом, делая какие-то расчеты, один из работавших неподалеку ныряльщиков показал им монету, поднятую со дна моря. На монете было отчеканено лицо византийской императрицы. Молодой инженер-турок был потрясен его загадочным выражением; юноша испытал чувство такого восторга и одновременно испуга, что ныряльщик даже удивился. На лице императрицы читались арабские и латинские буквы, которые инженер переписал на листок бумаги; инженера поразило, что это лицо чем-то напоминало лицо дочери его дяди, на которой он давно хотел жениться. А девушку собирались выдать замуж за другого…

Такси уткнулось в знак «Проезд запрещен» и резко затормозило. «Со стороны полицейского участка на Тешвикие дорога закрыта, — сказал шофер, — наверно, опять кого-то убили».

Выйдя из машины, Галип пошел по короткой узкой улочке, соединяющей проспект Эмляк с проспектом Тешвикие. Мигающие голубые огни полицейского микроавтобуса, припаркованного в том месте, где улица пересекалась с проспектом, освещали асфальт тусклым светом неона. На площадке перед лавкой Алааддина, в которой горел свет, царила пугающая напряженная тишина.