Островитянин - Томас О'Крихинь

Довольно скоро я услышал, как рыжая женщина говорит седому:

– You must come along with me[112].

– Ай вонт нот, маам[113], – был его ответ.

Он отшатнулся, резко развернулся, и, как раз когда поворачивался, она вцепилась в спинку его жилета и оторвала ее напрочь. Уходя, мы оставили пиджаки в гостинице, так что все были в жилетах. Три женщины следовали за нами до самых дверей гостиницы, а мы все трое уже запыхались. Оказавшись внутри, мы еще долго смеялись над седым в жилетке без спинки.

Мы отлично выспались в доме у Мак Мурху, доброго и хлебосольного человека. Он намекнул нам, что где-то в городе имеется дом, в котором с радостью примут нескольких мужчин из чужих мест, но больше насчет этого ничего не сказал. Чуть только забрезжил дневной свет, мы покончили с едой и снова вышли на улицу. Седой лишился жилетки, поэтому купил себе новую. Но у него все еще оставалась передняя часть от прежней, тоже совсем новой, жилетки, и ему еще надо было добыть к ней другую спинку. Все мы покупали в городе всякие интересные вещи, и в результате никто из нашей команды не привез на Бласкет даже полкроны из тех денег, что мы выручили за улов мелкой макрели.

Когда мы снова встретились и собрались у лодки, подошел седой с целой охапкой разных товаров. Но ему по-прежнему надо было купить то, чего на лодке ни у кого не было, то есть новую спинку для его порванной жилетки. Он прошел мимо своих товарищей – и, поскольку уже успел принять два или три стакана, громко заявил:

– Вот же дьявол! Эта женщина, что вчера порвала мне жилетку на спине, сегодня стояла в дверях лучшего дома в городе! Вот и Морис то же скажет, – сказал он, указывая на человека рядом с собой, – потому что мы были вдвоем и все время вместе ходили по городу.

– Удивительно, как это она сегодня еще раз в тебя не вцепилась, – сказал я за всех.

– Бог свидетель, если бы вцепилась, я бы в нее вцепился точно так же! – ответил он.

Ну и вот. Лодка пошла обратно домой через залив Дангян. Был попутный ветер с юга, и скажу тебе, читатель: когда мы подошли к причалу, в кошельках у нас почти ничего не осталось, а с собой была куча всякого барахла, ценности в котором было не больше, чем в детских игрушках.

Тогда на Острове жил портной. Он держал двоих подмастерьев, обучая их ремеслу, и не бывало еще на свете портного, который лучше него умел бы шутить и разыгрывать людей. Как только жена седого добралась до мешка, что тот привез из Кахарь-Сайвиня, она сразу же обнаружила переднюю часть новой жилетки – совсем без спинки.

– Дева Мария, – сказала она себе, – это что же он сотворил с прекрасной новой одеждой? Верно, зацепился за мачту, когда поднимал парус.

Она показала жилет старому портному, который был человек довольно ехидный. Тот подумал немного и сказал:

– В том городе издавна есть квартал, и проживают там одни только женщины, да такие, что очень усердно охотятся на чужих мужчин. Должно быть, с ними-то малый и повстречался, и там оставил спинку от жилетки, – сказал старый портной с улыбкой до ушей.

Она была славная, добрая женщина и, должно быть, поверила каждому его слову. Тут ее словно пчела укусила, и она пулей вылетела на улицу. Оглядевшись, она заметила меня у моего дома и пошла ко мне – разузнать, что же такое оторвало у ее мужа спинку новенькой чистой жилетки. Я сказал, что он запутался в парусе и после сам оторвал спинку, потому что не хотел, чтоб она свисала у него лохмотьями у всех на виду в чужом месте.

Был на Острове в то время еще один человек, у кого не находилось других забот, кроме как доставлять другим неприятности – прости, Господи, ему и всем нам, – и он тоже был вместе с нами на лодке, потому что лодка как раз была его. Поскольку он был в городе и видел, что случилось с жилеткой седого, он заварил из этого свою обычную кашу, потому что для нее все было уже готово, а в кривотолках он соображал хорошо: трое из команды в чужом городе, жены у них остались дома, а они не нашли ни повода, ни причины, чтоб удержаться от похода в подобное место. И вот он начал рассказывать об этом, как только мы приехали обратно. По всей деревне разошелся слух, что вроде как «трое наших были в чужом городе и изменили своим женам, и когда собирались покидать тот дом, рыжая женщина вцепилась в седого, и если бы не оторвалась спинка его жилетки, его жена на Острове потеряла бы его навеки, да о такой потере и жалеть не стоит».

После того как эта дурная сплетня облетела всю деревню, жена второго рыбака, что был вместе с седым, взъярилась еще хуже, чем жена самого́ седого. Все зашло так далеко, что люди по всей деревне стали удивляться, как те жены еще не оставили своих мужей. Со временем дело не становилось лучше, потому что сплетники все время распаляли тех женщин. Мало того, что тот, кто распускал эти слухи, сплетничал о том, чего никогда не было; похоже, он даже не видел, с какими лицами мы трое входили в гостиницу. Хотя – как это и бывает со всеми сплетнями, – правду никогда не распространяют так охотно, как слухи. Вот и у него было то же самое.

Кроме того, были тычки и насмешки и надо мной, и над моей женой, но она всегда была женщина серьезная и рассудительная, и ей просто неинтересны были все эти разговоры, не то что всем остальным. В семьях, которых это касалось, не прекращали пересудов, и женщины почти уже начали ненавидеть друг друга. Что касается всей этой истории, то она, конечно, не настолько гнусная, как можно было себе представить. Но, несмотря на это, старухи морочили голову молодым, вместо того чтобы втолковать, какой во всем этом смысл, потому что картина представлялась им слишком уж яркая: муж одной из них, в жилетке с вырванной спинкой, придя в гостиницу, жаждет выпить еще вина; рассказчик, видевший все это собственными глазами, и рядом я вместе еще с одним рыбаком, такие же расстроенные, хотя наша одежда не понесла никакого ущерба.

Пакостник и жена седого состояли в близком родстве, но ему плевать на их огорчения. Ему больше нравилось денек посмеяться над родичами, пусть даже все они вдрызг бы перессорились. Еще долго жизнь не возвращалась в нормальное русло.

Наконец, когда на Острове грешники каялись во время Крестного стояния[114], священник сказал, что те двое мужчин выполнили покаяние добросовестно. Вправду оно так было или нет, но вскоре все пришли в себя. Однако какая бы цена ни была на товары в Кахарь-Сайвине, еще много лет женщины Острова опасались отпускать своих мужей продавать там хоть что-нибудь.

С тех пор прошло немало времени, и настала ночь большого ветра[115]. Первые, кто вышел наружу на следующее утро, обнаружили, что одну большую лодку унесло от причала в море. Это как раз была наша лодка. По всей деревне поднялся переполох: как же она пропала? Ветром ее унесло или залило водой? Единственный ключ к разгадке того, что с ней случилось, – это причальная мачта, к которой она была привязана. Ветер гнул мачту так, что отвязался трос, привязанный к кормовому брусу, и когда трос отвязался, не осталось уже ничего, что бы лодку удержало. Ее подхватило и вынесло в открытое море. Для нас это стало большой потерей, потому что лодка была прекрасная, все еще новая, и каждый год, когда мы на ней выходили, она приносила нам немалый улов.