Рота стрелка Шарпа - Бернард Корнуэлл

влево, но он верил в чутье и удачу. Площадь уже заполнилась солдатами – они стреляли, сшибали замки; где-то визжали женщины; другие, боясь оставаться в домах, которые штурмовали солдаты, выбегали и со всех ног устремлялись по улице. На глазах у Хейксвилла одну из них поймали. Ей вырвали серьги из ушей; кровь хлынула на платье; платье тоже сорвали; женщина осталась голой. Солдаты, встав в круг, с хохотом толкали ее от одного к другому, затем повалили на мостовую. Хейксвилл обошел их. Это не его дело. К тому же другая женщина убежала, и сержант сообразил, что она выведет его к собору. Он затрусил следом.

Капитан Роберт Ноулз, возбужденный, усталый, на минуту прислонился к воротам цитадели. На улице еще раздавался стук копыт: французский генерал Филиппон с горсткой верховых скакал прочь, к мосту, чтобы укрыться в форте Сан-Кристобаль. Крепость пала, и вслед убегающим французам неслись страшные звуки грабежа. Всадники нахлестывали лошадей, сильнее вонзали шпоры; вот они уже на мосту. Следом бежала французская пехота. Лицо Филиппона горестно застыло, но генерал скорбел не о городе, а о своем поражении. Он сделал все, что в человеческих силах, куда больше, чем собирался, и все же проиграл. Веллингтон, проклятый Веллингтон победил.

Солдаты Ноулза толпились в воротах, улюлюкали вслед бегущему врагу. Кто-то выхватил из скобы факел.

– Разрешите идти, сэр.

Пламя осветило обращенные к Ноулзу голодные, возбужденные лица.

– Идите.

Они с криком «ура!» побежали. Ноулз рассмеялся им вслед и взмахнул саблей. Тереза. Он торопливо шел мимо запертых дверей, мимо забранных тяжелыми щеколдами подвальных окон и вскоре заблудился в лабиринте темных улиц. Остановился на перекрестке, прислушался к раздающимся сзади и спереди крикам и догадался, что надо идти той улицей, где дома побогаче.

Мимо пробежал солдат в сине-белом мундире. Француз был вооружен, в темноте поблескивал его длинный штык, но солдат и не думал нападать на Ноулза: он спасался, хрипло дыша. Ноулз тоже побежал, стук его тяжелых башмаков отдавался эхом от темных домов, и вдруг улица кончилась, впереди открылась большая площадь и перед Ноулзом вырос собор.

На площади царила паника. Последние французы удрали, но жители Бадахоса не последовали за ними. Все, кто не заперся в домах, были здесь, они пробивались к ступеням собора, толпились в дверях, проталкивались внутрь, надеясь на неприкосновенность храма. Они бежали мимо Ноулза, толкали его, не обращали на него внимания, а молодой офицер дико озирался. Так много улиц!.. Тут он увидел за собором темную аллею, где стояли дома с балконами, и припустил по ней, глядя по сторонам. Потом остановился, обернулся, заметил два дерева, фасад в глубине и запертую дверь.

– Тереза! Тереза!

Хейксвилл выбрал улицу, которая вела направо от маленькой площади, и не ошибся: женщина действительно бежала к собору. Он, похохатывая, сбавил шаг и услышал крики, совсем близко. Первой его мыслью было: Шарп успел-таки первым!

– Тереза! Тереза!

Голос не Шарпа! Судя по всему, кричит офицер, но не Шарп; Хейксвилл вжался в стену и стал смотреть, как кричащий колотит в дверь.

– Тереза! Это я! Роберт Ноулз!

На первом этаже распахнулись ставни, показалась свеча, и Хейксвилл различил силуэт стройной женщины с длинными волосами. Это она! Сержант заволновался, заерзал, и в этот момент она отозвалась:

– Кто там?

– Роберт! Роберт Ноулз!

– Роберт?

– Да! Откройте!

– Где Ричард?

– Не знаю. Я был не с ним.

Ноулз отступил на шаг, глядя на узкий балкончик. Крики приближались, слышались выстрелы, и Тереза видела, что первые крыши уже пылают.

– Подождите! Я открою!

Она захлопнула ставни, опустила щеколду, и Хейксвилл у противоположной стены ухмыльнулся. Можно было бы ворваться в дверь в ту секунду, как Тереза ее откроет, но он видел, что у офицера в руке сабля, и помнил, что девка тоже вооружена. Хейксвилл поглядел на балкончик. До него было невысоко, и окно первого этажа под балконом закрывала железная щеколда. Хейксвилл выжидал.

Парадная дверь открылась, скрипнув петлями, и на миг, пока девушка впускала Ноулза, в проеме мелькнул ее силуэт. Дверь затворилась. Хейксвилл двинулся, на удивление мягко и быстро для человека его сложения, к запертому окну: на него так удобно опереться ногой, чтобы дотянуться до балкончика, а дальше дело только за силой. Сержант секунду помедлил; лицо свела судорога; но вскоре подергивание прекратилось, и Хейксвилл подтянулся – при его силище это оказалось совсем просто. Закинул ногу на балкон, перевалился через перила. Ставни были деревянные, сквозь оставленную для воздуха щелочку виднелась пустая комната. Хейксвилл надавил. Ставни оказались заперты, но он надавил снова, сильнее. Доски затрещали, прогнулись и проломились. Сержант замер, однако буйство на улице заглушило треск. Он пролез в комнату и тихо вытащил штык.

Крик!

Хейксвилл обернулся – здесь в деревянной люльке лежит Шарпов ублюдок. Сержант тихо гоготнул, пересек комнату и заглянул в люльку. Младенец плакал во сне. Хейксвилл снял кивер, занес его над младенцем.

– Видишь? Ребеночек. Совсем как я когда-то. Правда, мама? Как я.

Ребенок шевельнулся, Хейксвилл вытянул шею:

– Баю-баиньки. Баю-баиньки. Помнишь, мама, ты пела это своему Обадайе?

Шаги на лестнице, еще шаги, скрип половиц, голоса за дверью. Хейксвилл слышал, что идут девушка и офицер. Он уронил кивер на ребенка и вытащил из-за пазухи пистолет. Замер, прислушиваясь, сжимая в правой руке штык; ребенок снова заплакал. Тереза открыла дверь, что-то ласково сказала по-испански.

И застыла.

– Привет, крошка! – Освещенное свечой желтое лицо дергалось; рот скалился, обнажая гнилые зубы и черные десны; шрам на уродливой шее сводила судорога. – Привет! Помнишь меня, крошка?

Тереза взглянула на ребенка и задохнулась: над маленькой Антонией нависал штык. Ноулз оттолкнул Терезу, выхватил саблю; пистолет выстрелил, разбудил ребенка; пуля отбросила Ноулза назад, за дверь; он упал навзничь. Последнее, что услышал он в своей жизни, был смешок Хейксвилла.

Сержант держал штык над ребенком и убирал дымящийся пистолет за пазуху. Голубые глаза смотрели на Терезу, а она смотрела на люльку.

Хейксвилл усмехнулся:

– Он ведь не нужен нам, крошка? Для того, чем мы сейчас займемся, довольно двоих. – Хейксвилл засмеялся безумным смехом, но голубые глаза смотрели уверенно, рука со штыком не дрожала. – Закрой дверь, крошка.

Тереза чертыхнулась, и сержант рассмеялся. Она оказалась еще красивее, чем он помнил; темные волосы обрамляли тонкое лицо. Он нагнулся, просунул руку под ребенка – девочка плакала. Тереза шагнула к люльке, но штык блеснул, и она остановилась. Хейксвилл поднял младенца вместе с пеленками и, неумело держа левой рукой, приставил острие к тоненькой шее.

– Я сказал, закрой дверь. – Он говорил тихо, очень тихо, видел страх на лице Терезы