Сын - Филипп Майер

Вернувшись домой, Чарлз оседлал коня и помчался в сторону Мексики. Мы с Полковником нагнали его в нескольких милях от реки и убедили вернуться.

– Все будет в порядке, – заверил я.

Он лишь пожал плечами.

– Мы разберемся.

Он молчал. Я почувствовал, как волна бессилия снова охватывает меня – отличительный признак моего существования, – похоже, все вокруг именно так обо мне и думают.

– Он получил по заслугам, – произнес Чарлз. – Он молол эту чушь по всему городу.

– Он потерял брата…

– Он потерял? А как насчет моего брата?

Пришпорив коня, Чарлз догнал ехавшего впереди Полковника. Они молча кивнули друг другу, все понимая без слов, прямо как отец и Финеас. Озноб пробежал по телу… это мне следовало бежать в Мексику…

Неужели он прав? Они с Салли мыслят одинаково… ранение приравнивается к убийству?

Дома нас уже ждал шериф Грэм. Чарлз даже побледнел от испуга. Грэм сказал, что торопиться некуда. Его, мол, мучит жажда.

Вечер мы провели вчетвером на террасе, потягивая виски и любуясь закатом. Трое непринужденно болтали, как бы получше уладить инцидент, а небо постепенно багровело, и это казалось символичным одному мне, поскольку я сидел в стороне от остальной компании.

Слушая, как они рассуждают о смерти Датча Холлиса, вы подумали бы, что произошел несчастный случай, удар молнии, внезапное наводнение, кара Господня. Но мой сын ни при чем. Вынужденный поступок, инстинктивное действие. Шериф кивает, поддакивает, накачиваясь нашим виски, а отец все подливает и подливает.

Можно было бы вмешаться и напомнить, что история человечества представляет собой непрерывное развитие, движение вперед – от животных инстинктов к рациональному мышлению, от природного невежества к приобретению знаний. Детеныш пумы, выпущенный в дикую прерию, вырастет образцовым взрослым зверем. Но человеческое дитя, брошенное в лесу, превратится в дикаря, неспособного жить в нормальном обществе. Впрочем, всегда найдутся те, кто настаивает на обратном: мы, де, жертвы инстинктов, как волки.

Сгустилась тьма, все убедились в праведности моего сына, и Грэм увез Чарлза в Карризо – сошлись на том, что для приличия Чарлзу лучше провести ночь в тюрьме. Гленн держится отстраненно. Он в замешательстве от поступка Чарли, по меньшей мере.

15 марта 1916 года

Пошел проститься с Датчем Холлисом, пока его не похоронили. Тело поместили в сарае Грэма, обложив блоками льда. Небритый, немытый, лицо и одежда забрызганы свернувшейся кровью, и, как у всех покойников, кишечник автоматически опорожнился. Совсем недавно, лет двадцать назад, он был карапузом, тянувшимся к матери… мальчишкой, стремившимся стать мужчиной… Я вспомнил, как он играл на скрипке, дуэтом с братом, в гостях у Мидкиффов. Я вглядывался в темное пятно прямо над бровью – сложнейшая машина, непоправимо разрушенная; здесь обитали слова и музыка… и мы положили этому конец.

В распахнутом вороте рубахи что-то блеснуло, медальон… Я взял его в ладонь, но в темноте не мог толком рассмотреть. Я рванул цепочку, обрывая, голова Датча дернулась. Я поспешно вышел.

Вернувшись домой (сердце бешено колотилось всю дорогу, как будто совершил тяжкое преступление, как будто настоящим злодейством было не убить его, а похитить медальон), не нашел внутри ничего – ни фотографии, ни записки, ни пряди волос. Медальон был пуст. Отнес его к Гарсия и похоронил там, вместе с остальными жертвами, и все время чувствовал себя преступником, заметающим следы. Есть те, кто рожден охотником, и те, кто рожден быть жертвой… Я всегда знал, что принадлежу к последним.

16 марта 1916 года

Чарлз вернулся, но ему запрещено покидать те четыре округа, где расположены наши владения. Он расхаживает по дому, гордо вскинув голову; мне отчего-то трудно на него смотреть. Судья Пул заверил, что никаких обвинений предъявлено не будет. Для верности они с шерифом и отцом навестили тех, кто войдет в состав коллегии присяжных.

Хотел бы написать, что разрываюсь между надеждой на наказание и желанием оправдания. Но нет. Я хочу одного: чтобы его оправдали. И хотя его грехи многочисленны… это мой сын, которого я сам вырастил.

Поехал за покупками, глубоко надвинув шляпу, все время боялся встретиться с Эстер Холлис, матерью Датча и Билла, но, к огромному облегчению, вспомнил, что она скончалась несколько лет назад.

Никого, похоже, убийство особенно не тревожит, и менее всего – мексиканцев. Coraje[87], говорят они, жара, пыль, оскорбления. Даже у лошадей бывает. А для внука великого патрона, человека темпераментного, coraje вещь закономерная. Особенно когда клевещут на его семью. Да еще публично… По чести говоря, это единственный разумный поступок в такой ситуации.

А тем временем оба брата Холлиса постепенно обращаются в прах. Невозможно поверить, что мы действительно созданы по образу и подобию Божьему. Слишком много в нас от рептилий, от пещерного человека с его дикими повадками. И ведь найдется немало тех, кто не прочь туда вернуться. Стать рептилией. Змеей, притаившейся в засаде. Нет, они, конечно, не говорят змея, им больше нравится лев, но разница-то невелика, разве только внешне.

24 марта 1916 года

Большое жюри не предъявило обвинения.

2 апреля 1916 года

Несмотря на убийство Датча Холлиса и на историю с Гарсия, наше имя имеет больший вес, чем когда-либо. Там, где я готов столкнуться с обидой, встречаю уважение; жду зависти, а получаю ободрение. Не воруйте у МакКаллоу – вас убьют; не браните МакКаллоу – они убьют вас. Отец считает такое положение дел правильным. Я напомнил ему, что идет десятый век второго тысячелетия.

В итоге все вышло по его – нас считают людьми другой породы. Им вообще не приходит в голову, что мы тоже нуждаемся в пище, что у нас тоже идет кровь, что на нас можно устроить облаву с вилами и факелами. Или, точнее, со святой водой и осиновыми кольями.

Что касается более глобальных бедствий, люди Вилья вчера напали на казармы в Гленн-Спрингс. И пусть я со чувствую мексиканцам, вместе с отцом с нетерпением жду прибытия пулеметов Льюиса, которые выпускают десять 30-калиберных пуль в секунду. Истинное спасение, когда приходится малыми силами противостоять многочисленному противнику. Из-за войны в Европе заказ поступит с существенным опозданием.

Всерьез поговаривают, что мексиканское правительство планирует штурм Ларедо – войска Каррансы группируются за рекой. Мексиканцы убеждены, что мы должны вернуться к прежним границам (по Нуэсес). Техасцы уверены, что граница пролегает миль на триста южнее, где-то в районе Дуранго.

Салли хочет переехать в Сан-Антонио, или в Даллас, или даже в Остин – куда угодно, лишь бы подальше отсюда.