Легкий как перышко - Зои Аарсен

– Ладно, – сказала она, делая глубокий вдох и повторяя за ним. Мы втроем молча и затаив дыхание опустились на колени. Наши пальцы лежали на неподвижной планшетке; мы ожидали, когда нас испугает резкое движение. Но все вокруг казалось неправильным. Слишком много шума и энергии жизни: из вентиляции доносился шорох потоков горячего воздуха, а на улице лаяла собака.

– Кажется, ничего не происходит, – заметила я. – Может, тебе стоит попробовать, Трей.

Я видела, что Трей подозревал то же самое, что и я, – дом семьи Портной просто был неподходящим местом для вызова духа, но он сдержался и произнес твердым голосом:

– Мы хотим поговорить с Оливией Ричмонд. Но здесь рады только добрым, не желающим зла духам.

Мы подождали еще минуту, и терпение Миши иссякло. Она села на пятки и сложила руки на груди.

– Это нечестно и смешно. Я не верю, что вы вообще раньше говорили с Оливией. И если вы солгали мне, это отвратительно.

Трей провел руками по волосам, и раздражение, кипевшее в нем с тех пор, как охранник остановил нас у ворот, наконец вылилось наружу:

– Мы действительно общались с Оливией, но, чтобы это сработало, все должны быть…

Внезапно планшетка, на которой оставался только мой палец, начала носиться по доске. Трей и Миша немедленно замолкли, глядя, как моя рука скачет из одного угла доски в другой. Внезапное движение и меня застигло врасплох – но, даже попытавшись убрать руку, я просто не смогла это сделать. Палец казался словно бы приклеенным к планшетке.

– Что происходит? – с ужасом в голосе спросила Миша. – Это шутка?

– Нет! Я не могу убрать руку! – воскликнула я. Страх в моем голосе убедил ее, что я не дурачусь. Планшетка остановилась на букве «Н».

– Ты видишь это, Трей? «Н».

Миша потянулась вперед в попытке положить палец обратно на планшетку, и Трей схватил ее за руку, останавливая.

– Не надо, – предупредил он.

Через мгновение планшетка снова дернулась, передвигая мою руку на «Е».

Потом «Л».

Потом «Ь», «З» и, наконец, остановилась на «Я».

Миша, удивившись, прижала руки ко рту. Ее глаза округлились.

– Нельзя что? – ахнула Миша. Я почувствовала, как ее ногти впиваются мне в правое плечо. – Нельзя играть с этой доской? Кэндис нельзя ехать на Гавайи? Нельзя пытаться связаться с Оливией? Нельзя мешать Вайолет?

Но планшетка ничего не уточнила. Мы молча наблюдали, как она протащила мой палец к «Б», «О», «Л», «Ь», «Ш» и, наконец, к «Е».

– Что происходит? Что это значит? Больше нельзя что? – взвизгнула Миша.

– Это Оливия? Мы говорим с Оливией? – в отчаянии спросила я доску.

Планшетка пугающе остановилась на «Нет».

Я сглотнула, готовясь услышать ответ на следующий вопрос.

– Мы говорим с Дженни? – планшетка лениво покружила по доске мучительно долгое время, прежде чем снова остановиться на «Нет». Я скорее испугалась, чем расстроилась, что мы не связались с моей сестрой. Мы уже дважды пытались с ней поговорить, и оба раза потерпели неудачу.

– Кто еще это может быть? – спросила Миша.

– Кто ты? – задал вопрос Трей.

Планшетка сдвинулась на несколько сантиметров к рисунку луны в верхнем правом углу доски, а затем остановилась.

– Луна? – спросила я. – Что это значит?

Во время долгой театральной паузы планшетка оставалась неподвижной, и я гадала, покинул ли нас дух, не попрощавшись. Но тут я почувствовала вибрацию под пальцами, как будто указка набирала энергию, как машина, двигатель которой заводят. Я с облегчением поняла, что могу убрать пальцы, и именно так и сделала, собираясь разрушить связь.

– Я не знаю, что происходит, – сказала я Трею и Мише, – она что-то делает.

Пластиковая планшетка в форме сердечка стала вращаться сама по себе, набирая скорость, пока не превратилась во вращающееся размытое колесо.

– Ох, – пробормотал Трей.

– Такое раньше случалось? – спросила Миша.

Прежде чем кто-то из нас успел ответить, планшетка соскочила с доски и полетела прямо в нее. Угодив острием Мише прямо в горло, она упала на пол. Мы с Треем в ужасе наблюдали за этим. Миша поднесла руки к шее, ее глаза широко распахнулись от удивления, но тут она поняла, что не ранена. Хотя планшетка ударила ее достаточно сильно, она не оставила на коже и следа.

И тут Миша прошептала:

– Знаете что, ребята? Больше не хочу играть.

* * *

Час спустя Уиджа уже лежала в коробке, а Миша злилась, что только мне удалось наладить хоть какую-то связь с духом.

– Это нечестно! Мы все пытались. Что в тебе такого особенного, что они хотят говорить только с тобой?

На это у меня не было ответа. Меня тоже не радовало, что дух выбрал меня счастливым получателем его сообщений. Особенно потому, что связавшийся с нами дух не был Оливией – а это означало, что во всем этом были замешаны и другие духи, которые так или иначе знали что-то обо мне, хотя я понятия не имела о значении луны, о котором они пытались мне сообщить.

– Может, это из-за… ну, ты понимаешь… – нахмурилась Миша, словно я должна точно знать, на что она намекает. – Твоя сестра. Может, она – что-то вроде проводника между нами и ими. Возможно, духам на той стороне легче связаться с тобой, потому что она там, с ними. – Она резко замолчала, прежде чем успела сказать, что идентичные близнецы рождаются из одной яйцеклетки. Так как моя семья формально принадлежала к католичеству, я краем уха слышала о спорах по поводу того, общая ли у близнецов душа или нет – поскольку католики считают, что душа формируется в момент зачатия. Если это правда, то половина моей души (часть Дженни) мертва. Такое логическое заключение пугало меня, но также предполагало, что каждый идентичный близнец, умерший раньше брата или сестры, мог внезапно стать порталом для посланий из загробной жизни. Бредово, но из всех объяснений, почему Оливия поселилась в моей комнате и почему доска Уиджа лучше всего работала со мной, это казалось самым вероятным.

Трей прочистил горло, предлагая Мише заткнуться.

– Моя сестра уже давно мертва, – сказала я, – и до этого года я никогда не сталкивалась с привидениями. Мы купили доску в надежде связаться с ней, но пока что Дженни не отвечала.

Однако слова Миши мучили меня весь остаток вечера. Почему духи, связывающиеся с нами через доску Уиджа, хотели все время общаться только со мной?

В ту ночь я лежала в кровати Трея и смотрела в потолок. Заснуть не получалось. Почему Дженни не связалась со мной? Если даже Оливия смогла такое провернуть, то почему Дженни не поняла, как это сделать?

Утром во вторник, когда занятия возобновились после Дня Колумба, мистер Дик пожал мне руку и восхищенно сообщил, что услуги по уборке имели невероятный успех и являются выдающимся примером сообразительности, которую он мечтал увидеть за всю свою (более чем двадцатилетнюю) карьеру учителя. Приятное чувство, вызванное его комплиментом, угасло еще прежде, чем я села на свое место. Я была прискорбно не подготовлена к грядущей межсеместровой аттестации, и я знала об этом. Даже обещание грядущих приятных приключений в январе не помогало собраться с мыслями на занятиях, когда мне нужно было концентрировать внимание на учебных предметах. В ту неделю все ученики в школе были через край переполнены энергией: в пятницу на западной окраине города рядом с озером открывался ежегодный фестиваль «Дни Виннебаго», во время которого двенадцатиклассники традиционно сновали в толпе, помечая девятиклассников красной помадой – рисуя «F» на их лбах в качестве посвящения их в старшеклассники. Каждый год фестиваль приносил с собой маленькую, но странную волну преступлений, а еще рев рока со стороны шатких на вид горок, разносящегося по равнинам, окружающим наш городок на мили вокруг. Каждый год я слышала издалека шум Def Leppard, пытаясь заснуть в собственной спальне. Моя мама не была фанатом «Дней Виннебаго», почитая его чем-то вроде трехдневной эпидемии чумы, с толпами шпаны и горами мусора.