Рождественские истории - Чарльз Диккенс

Единственное, что он знал точно: ни одно утверждение, вносимое в беседы господами Снитчи и Креггсом, никогда не способствовало ясности понимания, — однако всякий раз дарило доктору подтверждение его правоты, ума и таланта. Таким образом, Бритт считал стряпчих основными виновниками подобных своих умонастроений и испытывал к ним вполне понятное омерзение.

— Впрочем, это не наше дело, Альфред, — сказал доктор. — Ты выходишь из-под моей опеки (ты сам так сказал!) и сегодня нас покидаешь. Получив то образование, которое местная школа была способна тебе дать, а обучение в Лондоне добавить; получив еще то практическое понимание вещей, которое старый нудный деревенский доктор вроде меня способен привить поверх всех этих академических штудий, — ты уезжаешь в открытый мир. Срок первого испытания, назначенного тебе твоим бедным отцом, завершился, и ты стремишься прочь, сам себе хозяин, выполнить его второе желание. И прежде чем закончатся назначенные им долгие три года обучения медицине за границей, ты нас забудешь. Господи, да ты через полгода нас забудешь!

Альфред засмеялся.

— Забуду через полгода… Впрочем, вы лучше знаете, само собой. Так что я промолчу.

— Ничего я не знаю, — парировал доктор. — Марион, а ты что скажешь?

Марион вертела чайную чашку. Кажется, она намеревалась сказать: ну, если он готов забыть, то пусть забывает. Грейс склонила голову набок, улыбнулась и прижалась щекой к щеке сестры.

Доктор между тем продолжил:

— Надеюсь, все это время я был не таким уж скверным опекуном — и выполнял все обязанности по управлению порученным моему попечению состоянием. Однако нынче утром, как бы то ни было, я формально освобождаюсь от этих обязательств. Вот здесь мои добрые друзья Снитчи и Креггс, с полным портфелем бумаг, счетов и прочих документов: о передаче в твои руки трастового фонда (хотел бы я избавиться от более трудной работенки, от управления более обширным фондом, Альфред, но тебе придется самому позаботиться о его увеличении) — и еще всяких разных штук, которые нужно подписать, пропечатать и вручить тебе.

— И должным образом засвидетельствовать, как этого требует закон. — Снитчи отставил тарелку и взял бумаги, которые партнер двигал ему по столу. — Будучи со-попечителями фонда вместе с вами, доктор, мы — я выступаю от своего лица и от лица Креггса, — желали бы, чтобы сейчас, когда мы снимаем с себя эту ответственность, наши подписи были должным образом заверены. Пусть их заверят ваши слуги. — Вы умеете читать, миссис Ньюком?

— Я не замужем, мистер, — сказала Клеменси.

— О! Простите! Мне следовало подумать, — хихикнул Снитчи, окидывая взглядом ее выдающуюся фигуру. — Так читать вы умеете?

— Самую малость.

Адвокат игриво хмыкнул.

— Объявления о венчании, с утра и по вечерам, а?

— Нет, — ответила Клеменси. — Это слишком трудно. Я читаю только наперсток.

Снитчи повторил:

— Читаете наперсток. О чем это вы, милейшая?

Клеменси кивнула.

— И еще карманную терку. Для орехов.

Снитчи уставился на нее.

— Да это душевная болезнь! Вопрос для разбора в высоком суде!

— Вопрос дееспособности, — уточнил Креггс.

Пришлось вмешаться Грейс. Она пояснила, что каждый из названных предметов несет на себе выгравированный девиз; они-то и формируют карманную библиотеку Клеменси Ньюком, у которой мало возможностей изучать настоящие книги.

— Ах, вот как, мисс Грейс. Ха-ха-ха! А я было подумал, что наша подруга умственно отсталая. Да и по виду похоже, — пробормотал Снитчи, бросив на нее презрительный взгляд. — И что же поведал вам наперсток, миссис Ньюком?

Клеменси напомнила:

— Я не замужем, мистер.

— Отлично, Ньюком. Так что же поведал нам наперсток, Ньюком?

Как Клеменси, прежде ответа на заданный вопрос, раскрыла карман, заглянула в его зияющие глубины в поисках наперстка; как, не обнаружив его там, обратилась ко второму карману, высматривая искомое, словно драгоценную жемчужину; как вытряхивала оттуда друг за другом мешающие поискам носовой платок, свечной огарок, румяное яблоко, апельсин, счастливую монетку, куриную дужку, висячий замок, ножницы в футляре — слишком большие для человека, слишком маленькие для стрижки овец, — горсть бусин, несколько мотков ниток, игольницу, папильотки, печенье (все это она с глубоким доверием передавала на сохранение Бритту), — об этом мы рассказывать не будем.

Не станем мы также описывать и то, как мисс Ньюком отважно ухватила несчастный карман за глотку и не выпускала, полная решимости добыть необходимый предмет. Карман упирался; он крутился и извивался в руках хозяйки, и вся эта картина была полным нарушением анатомических правил и законов тяготения. Достаточно того, что наконец она триумфально водрузила на палец наперсток и погремела теркой для орехов: на их исцарапанной поверхности явственно виднелись следы скрупулезного изучения грамоты.

Мистер Снитчи подался в ее сторону.

— Наперсток, так-так. И о чем же он говорит?

Клеменси медленно поворачивала источник мудрости по кругу.

— Он говорит: «Прос-ти и от-пус-ти».

Оба законника весело рассмеялись.

— Как оригинально! — воскликнул Снитчи.

— Так просто! — вторил ему Креггс.

— Такое знание человеческой природы, — добавил Снитчи.

— А как помогает в жизни! — веселился Креггс.

Мистер Снитчи требовательно поинтересовался:

— А терка?

— «Со-де-янное вер-нется», — по слогам прочла Клеменси.

Мистер Снитчи хмыкнул.

— …и надает тебе по голове.

Клеменси неопределенно качнула головой.

— Не понимаю, где уж мне. Я-то не законник.

Мистер Снитчи резко развернулся к доктору, словно желая предупредить его возможную тираду.

— Боюсь, случись нашей доброй Клеменси стать юристом, она обнаружила бы, что этому правилу следует верная половина клиентов. Они зачастую эксцентричны и капризны, как мир из вашей философии, однако в этом тверды — и готовы во всем случившемся обвинять нас. Такая уж у нас профессия: мы ведь просто зеркало, ни больше, ни меньше. Понимаете ли, мистер Альфред, нам приходится слушать разгневанных рассорившихся людей, которые находятся не в лучшей своей форме, а им зачастую хочется затеять ссору и с нами: ведь мы просто отражаем эти их неприятные качества.

Мистер Снитчи приостановился.

— Полагаю, я говорю от своего лица и от лица мистера Креггса?

— Определенно, — подтвердил Креггс.

И мистер Снитчи счел разумным вернуться к бумагам.

— Таким образом, если мистер Бритт любезно обеспечит нас каплей чернил, мы поставим подписи, заверим, запечатаем и вручим бумаги со всей быстротой, — или дилижанс проедет мимо прежде, чем мы поставим последнюю точку.

Если можно судить о человеке по внешнему впечатлению, то существовала вполне реальная вероятность, что дилижанс проедет мимо прежде, нежели мистер Бритт осознает обращенные к нему слова: он пребывал в состоянии отрешенности, прокручивая в голове беседу доктора с гостями. Он не понимал, чью сторону принять: доктора в споре со стряпчими, стряпчих в споре с доктором, законников в споре с их клиентами, — и предпринимал жалкие попытки вписать наперсток и терку для орехов —