Рождественские истории - Чарльз Диккенс

совершенно новая идея! — в качестве краеугольного камня усовершенствованной философской системы. Говоря коротко, он по-прежнему пребывал в некоем состоянии умопомрачения, запутавшись так же, как путаются в выборе пути его исторические прототипы — нынешние бритты.

Однако Клеменси, его добрый гений, — хотя Бритт был самого низкого мнения о ее умственных способностях (ведь она крайне редко тревожила себя рассуждениями абстрактного свойства и всегда оказывалась под рукой в нужное время в нужном месте), — в один миг принесла чернила и привела беднягу в чувство традиционным способом: путем приложения острого локтя. Привела в чувство даже в более буквальном смысле, чем можно было ожидать, так что Бритт задвигался бодро и быстро.

Как он страдал от дурных предчувствий, нередких для людей его положения, для коих обращение с пером и чернилами — событие отнюдь не рядовое; как опасался поставить подпись под такой гигантской, непредставимой суммой денег; как пошел на это против воли, по жесткому настоянию доктора; как требовал времени, чтобы исследовать написанное прежде, чем ставить подпись (зачем? он все равно не понимал ни слова); как вертел листы, ища на обороте следы обмана; как черканул в конце концов сведенной судорогой рукой нечто невнятное и снова посмотрел, нет ли где какого жульничества; как, поставив, наконец, подпись, впал в отчаяние, словно сам утратил только что собственность и права, — о, будь у меня время, это следовало бы поведать со всеми подробностями.

А еще о том, как он провожал взглядом уносящий его подпись портфель, ставший для него отчего-то невероятно важным; как Клеменси Ньюком, восторженно смеясь от осознания собственной важности и значимости, заняла весь стол, распростирая локти, словно парящий орел, и оставляла свой след на документах. Можно сказать, она отведала чернил, как послушный некогда укротителю тигр отведал крови. Она теперь испытывала только одно страстное желание; высунув язык, склонив голову к левой руке, помогая себе всем телом, она писала свое имя во всех мыслимых местах.

Коротко говоря, доктор освобождался от фонда и от всякой ответственности; Альфред же принимал на себя и то и другое и мог теперь с чистым сердцем открывать новую страницу жизни.

— Бритт! — приказал доктор. — Беги к воротам, высматривай дилижанс. Время, Альфред.

— Да, сэр.

Молодой человек торопливо повернулся.

— Дорогая Грейс, одну минуту! Мою Марион — такую юную, такую прекрасную, такую всеми любимую, единственную любовь моего сердца, единственную драгоценность жизни — Грейс, помни, я оставлю Марион твоему попечению!

— Марион всегда была моей главной заботой, Альфред. А сейчас я стану заботиться о ней за нас двоих, поверь.

— Грейс, я верю. Я знаю, именно так и будет. Как можно видеть твое лицо, слышать голос — и не верить? Ах, Грейс! Мне бы твою выдержку и хладнокровие, — как смело я бы покидал вас сегодня!

Грейс улыбнулась.

— Правда?

— Да, Грейс. «Сестра» — мне хочется назвать тебя именно так.

— Ну так назови, — быстро откликнулась она. — Я буду только рада. Так и называй.

— Сестра, да. Мы с Марион полагаемся на твои верность и стойкость. Ах, если бы я мог взять их с собой, насколько легче мне было бы вас покидать!

— Дилижанс уже съезжает с холма! — объявил Бритт.

Доктор вздохнул.

— Время летит, Альфред.

Марион стояла в сторонке, опустив глаза; однако после этой фразы возлюбленный нежно подвел ее к сестре и препоручил ласковым объятьям.

— Я уже говорил Грейс, дорогая Марион, что оставлю вас ее попечению. И когда я вернусь и попрошу свою драгоценность назад, дорогая, и нас свяжут узами брака, мы с радостью сделаем все, чтобы Грейс была счастлива; станем предугадывать ее желания — чтобы показать ей свою признательность и любовь и вернуть долг за то огромное, что она сделала для нас.

Он держал нареченную невесту за руку; второй рукой та обнимала сестру. Марион взглянула Грейс в глаза: такие спокойные, ясные, полные жизни, — и в ее взгляде было одновременно и обожание, и печаль, и восхищение, почти благоговение. Марион смотрела на лицо Грейс, словно на лицо ясного ангела. Спокойное, ясное, полное жизни, это лицо обратилось к ней и ее возлюбленному.

— И когда придет время, а оно придет, — мне странно, что оно не пришло до сих пор (однако Грейс лучше знать, когда наступит пора, Грейс ошибаться не может, ведь не зря ее имя значит «Провидение»), — когда наша сестра пожелает найти друга, которому захочет открыть сердце — как мы открываем свои сердца ей — вот тогда, Марион, мы докажем ей свою верность и преданность! И какое счастье будет осознавать, что она, наша милая добрая сестра, любит и любима!

Младшая все еще глядела в ее глаза и не поворачивалась — даже к возлюбленному. И ловила ответный взгляд: спокойный, ясный, полный жизни, — обращенный к ним.

Альфред сказал:

— И когда мы состаримся вместе, рука в руке, — а как же иначе! — и начнем вспоминать былые дни, а пора юности станет любимой среди наших воспоминаний, — этот день мы будем вспоминать особенно; мы станем рассказывать друг другу о том, что думали тогда, что чувствовали, на что надеялись и чего страшились при расставании. И как невозможно трудно нам было сказать друг другу «прощай».

— Дилижанс въехал в рощу! — закричал Бритт.

— Да, я готов! И когда мы встретимся снова, такие счастливые вопреки всему, сегодняшний день, эта дата, станет датой праздника, тройным днем рождения. Правда, дорогая?

Старшая сестра с лучезарной улыбкой ответила за Марион:

— Да! Да! Альфред, времени уже не осталось. Простись с Марион. И да благословят вас Небеса!

Он прижал младшую сестру к сердцу. Высвобожденная из его объятий, она снова прижалась к Грейс и снова взглянула тем же взглядом — обожающим, испуганным, восхищенным — в ее спокойные, ясные, полные жизни глаза.

Доктор произнес:

— Прощай, мой мальчик. Не стану говорить о серьезной переписке, серьезных чувствах, помолвке и таком прочем… ха-ха-ха, ты же знаешь, что я обо всем этом думаю. Все, что я могу сказать: если вы с Марион не оставите своих нелепых планов, то я не возражаю в один прекрасный день стать твоим тестем.

— Уже на мосту! — раздался крик Бритта.

— Все! — Альфред крепко пожал руку доктора. — Вспоминайте меня иногда, старый друг и наставник; вспоминайте так всерьез, как только можете! Прощайте, мистер Снитчи! Мое почтение, мистер Креггс!

От ворот раздалось:

— Выехал на дорогу!

— Клеменси, мы давно знакомы. Целую вас от всей души. Жму руку, Бритт! Марион, сердце мое, до свидания! Сестрица Грейс, помни!

Грейс — сестра? — повернула к нему прекрасное в своей умиротворенности лицо; однако Марион