Введение в мифологию - Александра Баркова

Что еще мы знаем о новгородском Ящере? Еще мы имеем любопытнейшие данные поздней этнографии, этнографии, связанной ни с какими не с языческими временами, а этнографии, связанной с началом XX века. А именно: что рыбаки, проплывая Перынь, бросали в воду деньги в качестве такой своеобразной жертвы. Далее, мы знаем, что на Ладожском и Онежском озерах был обычай: на день Николы Мокрого (а святой Никола заменил собой целый ряд языческих божеств – это уже работы не Рыбакова, это уже работы Бориса Андреевича Успенского) делалось из соломы чучело человека, обряжалось в мужскую одежду, это чучело сажали в дырявую лодку, и, соответственно, ее привязывали к нормальной лодке, таким образом на буксире вывозили на середину озера, перерезали бечеву, и это чучело медленно тонуло вместе с лодкой. Мы имеем аж в начале XX века в Новгородчине отголоски человеческих жертвоприношений, и, естественно, никоим образом не святителю Николе, а отголоски человеческих жертвоприношений владыке преисподней, владыке подводного мира – этому самому Ящеру, который хоть вроде бы и был повергнут, кстати, историческим Добрыней еще в X веке, но тем не менее успешно дожил до XX века, может быть, и не очень успешно, но всё же дожил.

Однако и это еще не всё из того, что нам о нём известно, потому что у нас еще есть в запасе былина о Садко. Я замечу, что былину о Садко не надо воспринимать ни по прекрасному фильму Птушко, ни по прекрасной опере Римского-Корсакова, потому что это есть авторские обработки былины, и никакой замечательной царевны Волховы в былине нет. Там дело обстоит проще и жестче. В двух словах сюжет былины таков. Садко – гусляр, который ходит по пирам, он мечтает разбогатеть. Но мечты мечтами, а пока что дело кончается тем, что новгородские сильные люди гонят его с пира, и он идет печалиться на берег Ильменьозера, и вот здесь Рыбаков делает любопытное наблюдение, что, вероятно, мы можем предположить, что Садко идет именно в Перынь, и там он поет, и поднимается к нему (я подчеркну еще раз, никакая не царевна Волхова, которую просто придумал Римский-Корсаков или его либреттисты), а поднимается к нему морской царь, который ему за песню, за его музыку готов дать богатство, но с условием, что потом Садко заплатит ему своей головой. Вот вам, собственно, и человеческие жертвоприношения, которые тут тоже вполне себе уместны (заметьте, записи этой былины начала конца XIX – начала XX века), то есть всё это еще в народе прекрасно помнили, а в течение XX века скоропостижно забыли. Садко вылавливает золотых рыбок, и затем он вступает с Новгородом в состязание, он пытается скупить в Новгороде все товары, но это состязание он проигрывает, потому что за один день он скупил все товары, которые только были, но на следующий день привозят другие товары, и т. д. и т. д., и в этом состязании (хотя Садко бился на достаточно крупную сумму денег с купцами) он терпит поражение и отдает им, естественно, про игрыш, как и положено. И понятно, что в советское время этот мотив былины был совершенно неугоден, он был быстренько вырезан и забыт. И дальше Садко отправляется в дальние края посмотреть мир – вполне естественное желание для купца. Никаких поисков «птицы счастья», это всё уже вообще Птушко. Спустя какое-то время, спустя несколько лет плаваний, спустя несколько лет странствий, корабли Садко останавливаются посередь моря, и Садко понимает, что морской царь требует дань. Дальше корабельщики начинают метать жребий (то есть вырезать свои имена на деревянных или металлических дощечках), кому идти живым на дно морское. Жребий выпадает Садко, он немедленно говорит, что эти жребии неправильные, пытается сделать свой жребий легче, чем у остальных. Но тогда, наоборот, его жребий, более легкий, идет на дно. У некоторых сказителей Садко очень долго пытается уклониться от вполне очевидного того факта, что на дно морское должен идти он. Что, естественно, опять-таки было решительно при обработке былины вырезано. В конце концов он смиряется с неизбежностью, уходит на морское дно, где веселит морского царя своей игрой на гуслях. И тот готов отдать ему в жены одну из множества своих дочерей, и здесь вмешивается опять-таки Никола. То есть, как мы уже видели в случае с лешим, а здесь видим применительно к подводному владыке: в тех случаях, когда у нас владыки леса и владыки моря являются положительными персонажами, их заменяет собой Никола, а в тех случаях, когда они являются отрицательными, они, естественно, действуют под собственными древними языческими именами. Опять же вспомним, что именно в Николин день приносили вот эту самую символическую жертву на озере. Итак, здесь сталкиваются как бы эти две ипостаси морского царя: древняя, жуткая, грозная и более благая. И благая, естественно, оказывается связанной с именем Николы. Кстати, этот момент дает любопытный штрих к датировке былины, потому что мы не можем без ущерба отредактировать этот сюжет так, чтобы Николу из него убрать. Это значит, что былина была сложена отнюдь не в седую древность, то есть, конечно, достаточно давно, но не в языческую древность, а вполне в то время, когда морского царя в его благой ипостаси уже заменил собой Никола. Вообще, русские былины довольно поздние. Идем дальше. Итак, Никола предупреждает Садко, что тот должен выбрать самую некрасивую из дочерей морского царя и ночью с ней, по выражению сказителя, блуд не творить, и тогда всё будет хорошо. Садко в точности следует указаниям, выбирает девушку-чернявушку, ложится с ней спать, но к ней ночью не прикасается и только случайно на нее уже во сне закидывает ногу. И когда он просыпается, то оказывается, что он на земле, в мире людей, на берегу реки, которая получает название Чернава, и только одна его нога в воду опущена. И это, естественно, ничем страшным Садко не грозит. Вот как кончается былина. Вот так образ морского царя представлен во всей красе и к тому же еще в таком интересном единстве и борьбе его ипостасей.

Следующее архаическое божество, к которому мы переходим, – это такое сложное и занимающее очень неоднозначное место в науке божество, которое называется Род. О Роде, собственно, известно не очень много, достаточно мало, чтобы из-за него были бурные споры, но, с другой стороны, достаточно много, чтобы он был едва ли не главным божеством у современных неоязычников. Так что, собственно, если кто общается или встречался с язычниками, например в Интернете, то знает, что они сейчас свою веру называют «родноверие», девиз у них «Слава Роду!», то есть в современном неоязычестве Род является, безусловно, одной из центральных фигур, но это, безусловно, факт современной культуры, на который мы не можем закрывать глаза, а насколько это божество является древним и каким оно было в древности, – это вопрос, как я уже сказала, очень и очень неоднозначный, и готовых ответов тут нет. Что, собственно, мы имеем применительно к Роду? Мы имеем цитату, которую приводит Рыбаков, цитату из одного из поучений против язычества: «Всему бо есть творец Бог, а не Род». Из этого логически следует, что в языческом пантеоне того времени Род занимал место аналогичное Богу-творцу в христианском пантеоне, то есть высшее. Несмотря на убедительность этой цитаты, многие ученые с ней спорят, так что… А я, в общем, придерживаюсь той точки зрения, что это действительно был бог-творец в языческом пантеоне, но я просто хочу подчеркнуть, что эта точка зрения не является в науке общим местом.

Теперь важный момент относительно бога-творца. Мы, как люди христианской культуры, независимо от нашего вероисповедания, привыкли к тому, что бог-творец – это автоматически верховный бог. Это не так. Это так только в христианстве. Во многих других религиях всё обстоит гораздо-гораздо сложнее. Факт того, что некий бог мыслится творцом, не ставит его на первое место. Не ставит на первое место по значимости, только первый в списке.