Давай притворимся, что этого не было - Дженни Лоусон

На следующий день мы вернулись к моим родителям, чтобы запустить салют в честь Дня независимости, а когда у нас закончились «римские свечи», папа сказал:

– Ой! Я же обещал внукам, что сегодня мы будем стрелять из пушки.

И Хейли закричала:

– Ура!

– Ты пообещал моей дочке, которая еще даже в школу не ходит, что дашь ей поджечь фитиль у пушки? – не веря своим ушам, спросила я.

– Нет. Конечно же, нет, – ответил он. – Я сказал, что дам Тексу это сделать.

И это было куда безопасней, потому что Тексу, блин, было уже шесть. Я посмотрела на свою сестру, пытаясь понять, как она отнесется к тому, что ее ребенок подожжет пушку времен Гражданской войны, но она только пожала плечами, потому что привыкла к подобным вещам и научилась идти на уступки.

– Уверен, что это безопасно? – спросила Лиза, и папа заверил ее, что разрешит Тексу только зарядить и подготовить пушку – для этого Тексу нужно было стоять прямо перед огромной заряженной пушкой – но сестра сохраняла относительное спокойствие, потому что знала, что папе в любом случае вряд ли удастся пушку зажечь. И она оказалась права. Но папа решил, что нужно просто больше пламени, и принялся зажигать непокорную пушку паяльной лампой. Тогда-то я и побежала за фотоаппаратом, потому что знала, что мне в жизни никто не поверит. Залп пушки в столь поздний час непременно разбудил бы соседей, но тут я вспомнила, что они запускали салют всю неделю напролет, так что, если бы пушка и правда выстрелила, получилась бы такая нехилая месть. И она выстрелила. И это было чертовски круто, причем все остались живы и даже не были перемазаны кровью, так что ночь выдалась самая удачная на неделе.

Когда в последнюю ночь перед отъездом мы заходили в дом моих родителей, Виктор показал на стол, подвешенный цепями к крыше навеса для автомобиля. Виктор сказал, что на нем вроде как медвежий труп, и я решила, что он просто перебрал, но на следующее утро, когда мы пошли загружать машину, я поняла, что он был прав. Сначала я решила, что мне, наверное, нужны очки, раз я умудрилась не заметить на заднем дворе медведя, неделю напролет парившего верхом на столе. Но потом вспомнила, что и пушку поначалу тоже не увидела: слишком уж много всего остального было вокруг.

Я таращилась на медведя и думала, не пытается ли папа воскресить его из мертвых, подобно доктору Франкенштейну, который поднял своего монстра на крышу, чтобы по нему ударила молния. И тут я поняла, что, наверное, он просто убрал к нашему приезду мертвого медведя подальше от глаз, и это показалось мне таким милым и даже гениальным с его стороны. Типа жалюзи, но только с мертвыми медведями.

Виктор согласился, что в этом есть своя логика, но потом на лице у него отразился ужас и он принялся настаивать, чтобы мы немедленно отправлялись домой – если все это начинает казаться нам рациональным, то, скорее всего, настала пора валить.

Пару лет назад мой палец страшно распух и стал похож на гигантскую сардельку. Ну из тех, которые продаются на стадионе, – они еще раздуваются во время жарки. А не на ту сардельку, про которую еще можно было подумать[33]. Потому что это было бы странно. Даже не знаю, почему мне приходится это все объяснять. А знаете что? Давайте начнем заново.

Пару лет назад мой палец страшно распух и стал похож на гигантское влагалище. Шучу. На самом деле он стал похож на огромный распухший палец. Выглядел он так, словно я нацепила такую огромную пенопластовую руку для болельщиков, только ее на мне не было. Как-то посреди ночи у меня случился приступ пальцевого рака. Виктор закатил глаза и назвал меня хроническим ипохондриком, а я смерила его взглядом и провела своим громадным пальцем по его щеке, сказав зловещим голосом:

– Похудей[34].

И он заставил меня пойти к врачу. Видимо, он считает, что я достаточно сильная, чтобы справиться с диагнозом «пальцевый рак» без какой бы то ни было поддержки. Ну или он эмоционально закрыт и не хочет даже задумываться о том, что я могу умереть. Или он решил, что я просто снова повредила себе палец, как в тот раз, когда наша собака ранила меня курицей. Наверное, все же последний вариант верный.

Тут я собиралась в деталях рассказать про свой пальцевый рак, но мой редактор только что это прочитала и сказала, что нельзя просто так упомянуть про собаку, ранившую меня курицей, никак это не объяснив логически. Я сказала, что логики там никакой нет, и она согласилась, только, наверное, еще по какой-то другой причине. Ладно, так и быть. Вот вам предыстория, которую я просто взяла из своего блога, потому что случилось это несколько лет назад и я уже смутно помню подробности. Потому что решила стереть их из памяти. Ведь моя собака пыталась меня убить. Курицей.

ЗАПИСЬ В БЛОГЕ

Я с трудом все это печатаю, потому что рука у меня вся распухла, а я всего-то несла своего мопса (по кличке Барнаби Джонс Пиклз) в кровать, когда он внезапно кувыркнулся, чуть не сломав мне средний палец, и пробежал у меня между ног, и я из-за этого так неудачно упала, что так и осталась лежать, не в силах даже пошевелиться. Чтобы стало еще веселее, пес принялся прыгать по моей голове (наверное, чтобы со стороны казалось, будто мы просто играем и он вовсе не пытается меня убить), но меня так просто не одурачить, поэтому я позвала Виктора, который нашел меня у холодильника лежащей на животе. Он был такой весь:

– Какого. Хрена. Ты тут делаешь?

А я ответила:

– Собака пыталась меня убить.

Тогда Виктор наклонился и без всякой на то надобности удивленно приподнял бровь, а потом с недоверием сказал:

– Наша собака? Наша крошечная собачка сделала это с тобой?

И я такая вся:

– ОН КАК НИНДЗЯ!

Тогда Виктор сказал:

– Да он же гребаный мопс. Он даже на диван сам забраться не может.

А я такая: