Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник) - Георгий Вайнер

Я вылез из кресла, подошел к Людмиле, нежно обнял ее за плечи, поцеловал в щеку, раздумывая с удивлением о том, что когда-то я вожделел к этой крупной тетеньке с тяжелым красивым лицом римского памятника. Непостижимо!

– Людочка, перестань… У тебя дела!.. Я понимаю. И у меня дела!.. Но все они ничего не стоят! У нас есть с тобой только одно настоящее дело – сын! Вот это серьезно! И мы за него отвечаем. У меня дом под Лозанной, поживете, отдохнете, погуляете. Запомни – никому не сообщай свой адрес и телефон, тебя Кузьмич подробно проинструктирует. Мне будешь звонить по спутниковому телефону. На следующей неделе мне надо по делам в Париж – заверну к вам, проведаю. А через месячишко здесь все утрясется – сразу вернетесь…

Она смотрела на меня так, будто пыталась запомнить, словно прощалась навсегда. Против воли из глаз ее катились слезы, она некрасиво, неопрятно плакала, негромко всхлипывая:

– Не утрясется… Саша… Я его видела… Прошу тебя – сделай что-нибудь! Не по уму, а по сердцу…

По радио, наверное, специально для меня пел Андрей Макаревич:

…В добрый час, друзья, в добрый час!..

Я вас жду, я помню о вас…

Он мне пел, а я готовил пулю для своего друга Серебровского. Я сидел за столом, который был мне сейчас как верстак. В центре – яркая настольная лампа. Слева – мой изумительный разобранный бельгийский карабин. На столешнице – миниатюрные инструменты для ремонта часов, аптекарские весы, ручные тиски, несколько вынутых из обоймы патронов.

Из-за неплотно прикрытой двери в ванную я слышал шелестящий шум душа и голос Лоры, подпевающий Макаревичу:

…И спето про все, но выйди за дверь —

Как много вокруг забытых дорог…

Пассатижами я вынул пулю из гильзы, высыпал на лист бумаги порох. Потом повторил эту операцию со следующим патроном. Порох ссыпал на чашку весов, очень аккуратненько добавляя смертельные черно-серые крупинки. Как сказал классик – порошок Бертоле успешно лечит зубную боль в сердце.

– Порядок! – скомандовал сам себе. Через бумажную вороночку загрузил порох в пустую гильзу, отставил ее в сторону. Взял пулю, зажал в тиски и хирургическим скальпелем сделал на головке тонкие спиральные надрезы.

А Макаревич пел, подбадривал меня, обещал:

…Пусть, как никогда, натянута нить.

Не стоит бежать, не стоит робеть.

Я вас жду, я помню о вас…

Я вынул из тисков пулю и закрепил в них гильзу с порохом, потом очень осторожно ввинтил в горловину пулю, тщательно обжал пассатижами и на пламени зажигалки обжег поясок гильзы. Потом долго дул на нее и перекидывал снаряженный патрон с ладони на ладонь.

…Лет десять прошло, и десять пройдет,

Пусть сбудется все – хотя бы на треть,

Нам в жизни везло – пусть вам повезет…

Усиленный дальнобойный патрон я поставил в шеренгу уже готовых, грозно поблескивающих рыжей бронзой в желтом световом кругу под лампой. Потом встал из-за стола, потянулся, напрягся и с удовольствием почувствовал, как играют все мышцы тела. Взял со стола детали, узлы карабина и со скоростью, наработанной бессчетными сотнями часов тренировок, с коротким металлическим пощелкиванием и лязгом собрал несколько безобидных матовых железяк в смертоносную машину.

Карабин больше не существовал отдельной неодушевленной жизнью – он стал частью меня, мы слились в один боевой механизм, который не может ошибаться, не знает пощады.

Я поднял карабин и прицелился в далекую телеантенну за окном, она плавала тоненькой ниточкой в натекающей вечерней мгле, в подступающей ночи, в мире, который почему-то хочет вытолкнуть меня из этой яркой праздничной жизни.

Я стоял недвижимо, чувствуя, как теплое дерево приклада врастает в мое плечо. Как легко поразить любую цель, плюнув на версту раскаленным куском свинца! Указательный палец начинает почти неощутимое, невидимое глазу движение, ниточка замерла в кольцевом створе мушки, дыхание остановилось, и – щелк – негромкий щелчок холостого выстрела!

Серия – щелк! – щелк! – щелк!

Бесшумно я упал на пол, быстро, плавно – перекат через спину – щелк! – щелк! – щелк! Ах, как жалко, что стальное чмоканье курка быстрым злым пунктиром рассекает песню Макаревича!..

Я спружинил на ногах, вскочил, упал и снова дал серию: щелк! – щелк! – щелк! Прыжок, кульбит, и опять серия – пока еще холостых выстрелов. И все надо делать очень быстро, беззвучно, неслышно, только Макаревич – под негромкое частое клацанье затвора-автомата – пусть поет свою грустную песню о дружбе, об ушедших временах, о разведенных путях:

…В добрый час, друзья, в добрый час!..

Я вас жду, я помню о вас…

Я должен двигаться гибко, стремительно, бесшумно. Это не тренировка, не разминка. Это репетиция. Как языческий шаманский танец войны, пусть это будет ритуал неотвратимой смерти.

Я услышал шорох за спиной, опустил карабин и обернулся – в дверях ванной Лора с ужасом смотрела на меня.

Когда я пришел к себе в кабинет, мой личный секретарь, именуемая Леной Остроумовой, сидела с телефонной трубкой в руках за моим столом. Закрывая ладонью микрофон, она сообщила мне:

– Ленин прав, кино – важнейшее искусство для народа! Житья нет от сумасшедших, – убрала руку и сказала в микрофон: – Я вам все объяснила, присылайте в письменном виде, до свидания…

Положила трубку, встала из-за стола.

– С чужого коня – посреди грязи… Хотя вы не чужой, а Верный Конь…

Я хмыкнул, усаживаясь в кресло. Вообще-то кресло было огромное, мы бы там и вдвоем поместились. Вполне возможно, было бы удобнее. Или приятнее.

– What’s up? – запросил я свой рабочий аппарат. – Что происходит в нашем милом зверинце?

– Я получила для вас еще несколько справок из Интерпола от вашего коллеги Пита Флэнагана. – Лена положила на стол пластиковую папочку и деловито спросила: – Как я поняла, Хитрый Пес – это Александр Игнатьич?

– Да. А что?

– За что это вы его так?

– А он сам придумал для нас эту игру. Нам было лет по десять… Индейцы… Рыцари тайного ордена… Потом мы превратились в пиратов. Потом были космические разведчики… Потом мы были ремарковскими товарищами… Потом мы были очень многими… Пока не превратились в сегодняшних уродов.

– Занятно, – усмехнулась Лена. – Сейчас уже, наверное, никто не играет в такие игры… И никто так не дружит.

– Так, как мы дружим сейчас, кажется, дружат все…

Лена рассмеялась – лицом она была похожа на куклу-неваляшку: круглая мордашка со вздернутой носопыркой и огромными синими, якобы простодушными глазами. Такие беспомощно доверчивые очи бывают только у аферистов «на доверии».