Креститель - Александр Прозоров

— Мне, понятно, басни сказывает, а сам по углам блазится?! Холопки слаще, да? Слаще?

Только теперь Середин сообразил, что слабое, мимолетное прикосновение к нему служанки Пребрана наблюдала во всей красе, выйдя на голоса из его комнаты.

— А ты, мерзавка… — Бедная Рада схлопотала звонкую оплеуху. — Куда пялишься?!

— Боярыня! Боярыня! — подхватив с пола белье, ринулась за хозяйкой служанка.

Из-за закрытой двери послышались новые шлепки, жалобный вой.

— Ква… — подвел итог оставшийся в одиночестве ведун. Задумчиво потер крест, способный спасти от колдовской опасности, но совершенно бесполезный в обычной жизни. — Похоже, я действительно наступил где-то Ладе на любимую мозоль…

Он вздохнул и побрел к себе.

* * *

Латиняне прибыли только на четвертый день. Четверо монахов в черных рясах и один — в красной суконной мантии, небольшой шапочке, с внушительным крестом на груди и четками в руках. Даже не склонившись перед киевским правителем, глава посольства, перебирая четки, торжественно произнес:

— Дошло до святейшего престола, великий князь, что посылал ты доверенных людей в разные страны, дабы о вере истинной узнать, коей следовать стране твоей надлежит. Посему посланы мы к тебе по воле наместника истинного бога на земле. Так говорит тебе папа: «Земля твоя такая же, как и наша, а вера ваша не похожа на веру нашу, так как наша вера — свет; кланяемся мы богу, сотворившему небо и землю, звезды и месяц, и всё, что дышит, а ваши боги — просто дерево». Нет истины ни в вере иудейской, великий князь, ни в вере магометанской, а единственная вера божия — так это наша, Спасителем людям принесенная…

— Не вам, латиняне дикие, о богах наших судить! — перебил католика Владимир, в гневе хлопнув ладонью по подлокотнику. — Не вам, символу смерти и муки дары приносящим, богов наших хаять, ибо древнее любой из стран ваших наши идолы! Повидали купцы наши города латинянские и донесли, что самые великие из них мельче усадьбы боярской, и что закона в них нет никакого, а люд — дик и грязен. Что короли ваши не пределами, а угодиями малыми правят. Не страны — норы лисьи. Голытьба! Гонор и спесь престола вашего, власти над сильными и свободными жаждущего, на деле уха мышиного не стоит. Это вам, в дикости и грязи растущим, надлежит у соседей мудрости искать, а не о своей вере столь гордо сказывать. Ступайте, увозите кресты ваши из пределов земли русской. Не любы вы мне, и народу вольному не любы!

— Коротко и доходчиво, — подвел итог Середин, глядя, как убегают покрасневшие от злости католики. — Ты даже не спросил, в чем их закон, Владимир Святославович.

— А о чем спрашивать? — пожал плечами великий князь. — Ты же сам мне про их законы поведал. Желают они мимо правителей земных народами чужими управлять. А разве пристало людям русским иноземцам спесивым кланяться? Не будет такого вовеки! Опять же, любви чужой ищуще, негоже богов иных поносить. Не пристало.

— Я преклоняюсь перед твоей мудростью, княже, — улыбнулся Середин, — но должен признаться, что рассказал тебе почти всё, что знаю. Пожалуй, не будет более к тебе делегаций с подобными предложениями. Увы, но некому больше своей верой хвастаться. Так что не нужен я тебе более, князь. Загостился. Дозволь дальше ехать.

— Не дозволяю, — качнул головой Владимир. — Ужели плохо тебя здесь привечают, голодом морят, непоеным спать кладут?

— Привечают хорошо, благодарю, — поклонился Олег. — Да только не привык я на одном месте долго сидеть. Дорога манит.

— Посиди, сделай милость, — поднялся князь. — Привык я, чтобы по левую руку от меня завсегда волхв мудрый стоял, а по правую — воевода верный. Боярин Радул для меня опора, а ты, ведун, хоть и странен, но слова зачастую мудрые глаголешь. Посему, пока смута средь волхвов не осела, погостюй у меня, ведун, еще маленько. Очень тебя прошу.

Середин, подавив разочарование, склонил голову. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать: просьбы сильных мира сего ничем не отличаются от приказов. И если не хочешь нажить сильные неприятности, лучше эти просьбы исполнять. Ссориться с князем ведун пока что не собирался. А раз так — приходилось подчиняться.

Невольница, переступая под звуки кифары, мелко-мелко потряхивала бедрами, отчего кисточки на ее повязке весело раскачивались, а небольшие колокольчики, прицепленные к некоторым из шнурков, ритмично позвякивали. Пышнотелая, смуглая, с огромными миндалевидными глазами, она закинула руки вверх, соединив их над головой и, несмотря на танец, ни на миг не отрывала своего взгляда от лица базилевса.

Василий с каждой минутой испытывал всё большее желание покинуть малую залу и уединиться с ней в одной из комнат, но пока поддаваться зову плоти не спешил, полулежа на широком римском кресле из черного дерева. Перед ним на низком столике стояли вазы с изюмом, инжиром, нугой, курагой, черносливом и халвой. В бледно-розовом кубке из матового стекла темнело разбавленное сицилийское вино.

Танцовщица, продолжая играть бедрами, закрутилась вокруг своей оси, при этом продолжая непрерывно смотреть на повелителя. Плавный оборот тела, потом стремительное движение головы — и она опять преданно созерцает императора. Вновь плавный поворот тела, стремительное движение головы…

Внезапно в соседней комнате послышался стук, громкие голоса. Базилевс насторожился, рука его скользнула к отдыхающему возле подлокотника мечу. Мгновение спустя занавеска отдернулась, в малую залу вошел розовощекий Юстиус в скромном лавровом венке, прикрывающем обширную лысину, и в безупречно белой тоге. Ключник поклонился, а следом в залу ворвался тяжело дышащий, запыленный центурион в царапанном нагруднике, короткой латной юбке, с алым плащом за плечами. Воин сделал несколько шагов и упал на колено, почтительно склонив голову.

— Что там? — отпустил рукоять меча император.

— Никифор Фока наголову разгромил Барду Склира в решительной битве у Трапезунда, базилевс. Половина бунтовщиков пала на поле брани, прочие сдались на милость. Варда Склир найден мертвым.

— Ха! — восторженно воскликнул император, вскочив с кресла. — Наконец и ко мне поспешили радостные вести! Да здравствует Фока и моя мудрость!

Он схватил кубок, осушил его наполовину, затем сдернул с одного из пальцев перстень с большим изумрудом, протянул гонцу:

— Вот, возьми за благую весть и порадуйся вместе со мной!

Однако легионер продолжал стоять на колене, не поднимая головы.

— Что? — с подозрением поинтересовался император.

— Никифор Фока, разгромив Варду Склира и приняв покорность от остатков его войск, объявил себя базилевсом Византии и ныне идет северным берегом Хазарского моря на Константинополь. Мыслит он до осени соединиться с ратями кагана болгарского и прийти сюда, дабы на трон имперский сесть.

— Проклятье! — Василий швырнул в зажатый в руке перстень легионеру в голову, но промахнулся. Драгоценная безделушка ударилась в панцирь, отлетела и с жалобным звяканьем укатилась под кресло. — Ну, почему, почему каждый… Пошла вон отсюда!