Оберег - Кирилл Хамов

достаточно и кулаков или мечей. Нас учат только этому.

Песнь ратника.

Мы только пыль на сапогах князей,

Что пристает упрямо к голенищу,

Они стряхнут нас просто без затей,

Сотрут платком и пусть никто не ищет.

Не дрогнут нервом, не почешут лоб,

Когда мы в землю да навеки ляжем,

Не отпоет нас местный протопоп,

Да что там, свечку не поставит даже.

Припев.

Нам умирать не привыкать, хоть каждый день готовы.

Не быть убитыми нас учат с малолетства,

Мы держим тяжкий щит князей от дней суровых,

И сами слеплены из плоти, не из теста,

Желаем жить, но умираем не заметно,

О судьбах наших нет заботы у светлейших,

И что нас ждет днем завтрашним дальнейшим?

Нет дела тем, кому мы служим беззаветно.

Мы умираем славно и легко,

Под лязг мечей так даже веселее.

Нам до князей тянуться высоко,

А вот со смертью встретиться скорее.

Ложись по вдоль, а поперек не смей.

Для них ведь ратник думой, волей нищий.

Мы только пыль на сапогах князей,

Что пристает упрямо к голенищам.

03 12 2018 г.

П. [также на подъеме эмоций и чувств] Толкуя с тобой, с Аришей, с другими скоморохами в балагане, и, особо с Пантилеичем, я разумею, как же глуп.

В. [пытаясь подбодрить, поддержать] Да ничего ты не глуп, просто молод еще духом и опытом. Твоя жизнь спокойна. Нет, ты, конечно, смело защищаешь князя и готов сложить голову за порядок в его вотчине. Но сделаешь это очень спокойно, потому, что приучен, ты прав, и еще потому, что твоя семья — дружина. И там все готовы умирать. Для вас это как умыть лик после сна. Мы не хотим и не готовы умирать. У нас в балагане люди живут целыми семьями. Передают свое мастерство от отца к сыну, от сына к внуку. И, если, не дай Господь, кто-то умрет, то прервется цепочка. Что будут делать наши дети, когда нас враз не станет? Да, мы каждый день живем под страхом. Мы кочуем по славянским землям не от доброй жизни. Но мы звенья цепи, которую никак нельзя прервать.

П. [серьезно, глядя на Василину] Я готов стать вашим звеном.

В. [раздраженно, как никогда, срывая голос] Нет, Проша, не надо. Господи, ты, Проша, не ведаешь, что молвишь. [отбегает от Прохора, в сердцах, едва не плача] Тебе придется все оставить. Совсем все. Предать свою семью, дружину, князя. Всех предать. Присыпать сырой землей все, что ты прожил. Предать огню то, что ты можешь прожить.

П. [спокойным тоном, чуть боязливо подходя к Василине] Семьи у меня нет. Родители умерли, когда я был младенцем. Толк мне давал дядя, он жил при монастыре, и я там учился грамотам, три года назад и его не стало. В дружину как раз тогда проходил набор, и я пошел. Но призвания к воинству душой не принимал никогда. И теперь не приму больше.

В. [с чувством роняя лукошко, срывая голос, плача уже] Глупости. Сущие глупости. Бред. Почему не примешь-то???

П. [уверенно, подняв лукошко, посмотрев в него] Будь осторожнее. Это лукошко очень похоже на меня. Такое же крепкое снаружи и неказистое внутри. И, если вырвать из него лубочек, хоть один. Оно со временем расхлябается и станет негодным. Его нужно будет перевязать, пока совсем не рассохнется, иначе целым оно больше не будет никогда. Они вырвали из моего сердца не то, что лубок. Они содрали по-медвежьи с него всю кору, причем дважды. Когда посылали бить и убивать не половцев или татарских басурман, а таких же русских людей, как они и я, и как князь наш плешивый, тьфу, вариться б ему в трех кипятках. Только у нас были мечи да стрелы, а у вас оглобли с ухватами. И второй раз, когда бросили меня там помирать одного, честь и хвала нашему атаману, небось, первым драпал, что лапти сверкали. Ошкурили меня они, а штопала меня ты. И кем я тогда буду, если оставлю тебя теперь?

В. [чуть успокоившись, вытирая слезы] Но я не прошу тебя об этом, видит Бог, не прошу?

П. [пытаясь все же приобнять спутницу] Я знаю, Лина, знаю, я сам хочу остаться с вами. Быть вам полезен. Постараюсь научиться вашему ремеслу, пусть и нелегкому, но я упрямый, все выучу, что скажите, приспособлюсь к любой работе. Только бы с тобой быть.

В. [уже почти спокойно, собрав мысли в кучу, медленно, через выдох] Добро. Нам скоро ехать на сорочинскую ярмарку. Будем ли мы тут еще когда — не знаю. Мне тут за озерами трав впрок собрать нужно.

Прохор открывает рот в желании что-то сказать, но Василина закрывает его рот своей рукой. И опять убирает его руку с талии.

В. [строго, требовательно] Я сама справлюсь. [чуть тише, объяснительно, показывая дорогу] Смотри эта тропа ведет на окраину города. Через пол часа я буду тут тебя ждать. Если тебя не будет, значит, ты правильно сделал, и я все пойму. [спокойно обреченно, даже холодно] Теперь все…

Василина берет лукошко и начинает тихо нехотя уходить. Но, будто что-то вспомнив, бежит обратно.

В. [срывающимся голосом] Проша, постой [смотрит несколько секунд на Прохора глазами полными слез, тот в недоумении, но ничего не говорит] Я потеряла свой оберег от бабы Вари. Отдай мне свой посох.

П. [протянув чуть дрожащей от волнения рукой платок] Он же твой, возьми.

В. [приняв посох, почти сакрально] В нем уже часть твоего духа.

Василина уходит.

Картина 2.

Обстановка почти та же. Поднимается ветер. Солнце постепенно скрывается в тучах. Становится мрачно и зябко. Немного зловеще от непрерывного шума листвы и порывов ветра. Ощущение неотвратимости большой бури. Победа стихии вот-вот случится и накроет все живое ледяным ливнем из всех орудий, но пока природа откладывает свой блицкриг, меняя направление ветра.

На поляну выходит Василина с полным лукошком трав, опираясь на посох, оставленный Прохором. Абсолютно не замечая погодных изменений, идет тихо, но уверенно. В ее лицо начинает дуть ветер, развивая ее прекрасные локоны. Во всем ее виде, и, особенно во взгляде, присутствует некая фатальность — обреченность исходу, на который она, при всем желании, повлиять никак не может. Всеженское смирения в нем, подчинение печали. Без борьбы, без огня. Без какой бы то ни было ярости или обиды.

Подойдя к пню, она смотрит в сторону, куда ушел Прохор, будто пытаясь что-то сказать или крикнуть, но выходит только глубокий выдох