Всё началось с грифона - Кияш Монсеф

этим занимается только Киплинг. Он волен делать все, что ему заблагорассудится.

Деревья торжественно расступились, открывая взору построенный из песчаника особняк с островерхой крышей. Здание, поросшее виноградом, оказалось больше любого виденного мной до этого. С одной стороны его окружали ухоженные сады, а с другой был большой пруд, усеянный крошечными зелеными кувшинками. Водитель подвез нас к главному входу, громадной двери из покрытого лаком дуба с огромным медным молотком в центре, и мы вышли из машины.

– Вы живете… здесь? – спросила я Саймона, ежась от прохлады пасмурного дня.

Он усмехнулся.

– Временами я и сам удивляюсь. Нам очень, очень повезло.

Он поднялся по ступенькам, ухватился обеими руками за дверную ручку и повернул ее. Тяжелый засов с приглушенным стуком отодвинулся. Саймон распахнул дверь и жестом пригласил меня войти.

В конце длинного холла большой зал особняка Стоддардов, огромный, словно пещера, светился теплом. Стены были обшиты панелями красного дерева, украшенными уютными желтыми светильниками из матового стекла; по всей длине огромной комнаты тянулся ковер с кремово-бордовыми узорами. На одной из стен было несколько больших окон, впускавших внутрь слабый дневной свет. Напротив стоял камин из необработанного камня, а над ним висели семейные портреты прошлых поколений. В очаге шептал и потрескивал пылающий огонь.

В центре комнаты сидел грифон.

– Киплинг? – произнес Саймон в мерцающий мрак. – Поздороваешься с гостьей?

Огромные крылья Киплинга были наполовину сложены, его задние львиные лапы, плотно прижатые к ребрам, пыльным оттенком напоминали шкуру этого животного. Передние лапы грифона заканчивались изящными загнутыми когтями. Когда Саймон приблизился, Киплинг слегка приподнялся и щелкнул клювом, а затем нежно потерся покрытой перьями головой о протянутую руку. Его кошачий хвост постукивал по ковру. Мужчина опустился на колени рядом с грифоном, что-то прошептал в оперение, почесал его голову и снова встал.

– Мисс Дастани, – произнес он, – познакомьтесь с Киплингом.

На мгновение мой мозг полностью отключился. Я не была напугана, не была восхищена. Я не чувствовала вообще ничего. В голове осталась лишь одна мысль – единственное, о чем я была способна думать.

Грифоны существуют.

Я медленно укладывала в голове новую картину мира. Меня по-прежнему звали Маржан Дастани, я до сих пор училась в старшей школе. Моими друзьями оставались Кэрри Финч и Грейс Йи. Мой отец не восстал из мертвых, и я все еще находилась в Англии. Все было таким же, как и прежде, – за исключением того, что теперь в устройство мироздания добавлялись грифоны.

И судя по всему, конкретно этого грифона мне нужно было осмотреть.

Глаза Киплинга настороженно сузились, он неуклюже раскрыл крылья, занявшие практически всю комнату. С огромным трудом грифон поднялся на ноги. Его голова с перьями и орлиным клювом, обрамленная великолепной львиной гривой, была низко опущена, оказавшись на уровне лопаток, когти врезались в замысловатые узоры ковра. Быть может, среди этих узоров тоже затерялись ширдалы.

Своими когтями грифон легко мог бы разорвать меня на части. Бежать было некуда, я оказалась во власти Киплинга и, не задумываясь, последовала примеру отца, вспомнив, как он поступал всякий раз, когда приближался к незнакомым животным. Я протянула к нему пустые ладони, показывая, что мне нечего скрывать, и опустила глаза, признавая его превосходство.

Через мгновение Киплинг, ничуть не впечатленный, приблизил клюв, чтобы меня обнюхать. Затем он будто бы резко сжался. Глаза закрылись, грудь расширилась, шея втянулась в плечи, а крылья снова сложились. Он весь подобрался, превратившись в тугой напряженный комок, а затем из него внезапно вырвался рвотный кашель, сотрясший ребра и отдавшийся эхом в глубине легких. Киплинг взмахнул крыльями, ударив ими о потолок и пол, грудь его вздымалась, все тело корчилось и тряслось.

Когда наваждение прошло, ноги Киплинга дрожали. Он вновь в изнеможении опустился на пол, не в силах выдержать собственный вес.

Вдруг я поняла, что передо мной не создание из сказок, а такое же животное, как и те, которых мы лечили в клинике. Ему явно нужна была помощь.

Медленно, шаг за шагом, я приблизилась. Киплинг наблюдал за мной устало и почти безучастно. От него пахло перхотью, как от попугая, но к этому примешивался аромат древесного сока, зеленых сосновых иголок и чего-то еще – запах был яркий, отчетливый, но узнать его я не смогла.

Я оглянулась на Саймона, на лице его читалось беспокойство. Мне стало ясно, что должно произойти в этот момент: пора начать говорить. Я представила отца: он стоял посреди комнаты, спокойный и уверенный в себе, и прекрасно знал, что нужно сказать или спросить. Но что могла сказать я? Я понятия не имела, как устроены грифоны, и отличалась от отца. У меня даже не было ветеринарного образования. Мне не следовало приезжать.

Киплинг тоже, казалось, был настроен скептически. Он наблюдал за мной устало и равнодушно, даже когда его грудь сотряс очередной мини-приступ кашля. Его сомнение, как ни странно, утешало. Саймон надеялся получить помощь и ответы, но Киплинг ничего от меня не ожидал, а потому я не могла его разочаровать.

Теперь, оказавшись поближе, я видела, что в некоторых местах его перья облезли, мех был пятнистым, словно старый ковер, а глаза подернулись пленкой и по краям покрылись коркой. Я протянула руку и погладила гладкие перья на шее грифона, а потом спустилась ладонью к холке, где они превращались в мех.

Сначала я почувствовала какое-то покалывание в кончиках пальцев – так, наверное, ощущались бы телевизионные помехи. Покалывание пронеслось по моей руке, словно молния, начало разрастаться в груди, распространилось оттуда по всему телу, и скоро я перестала чувствовать что-то кроме него. Ощущение усилилось, в ушах раздался гул. Я стояла прикованная к месту, неспособная пошевелиться, даже если бы попыталась.

Затем покалывание исчезло, словно лопнул пузырь, и вместо него появилось множество других чувств. Они нахлынули на меня все разом, и я изо всех сил старалась в них разобраться.

Прежде всего я чувствовала яростную упрямую волю: казалось, будто меня поддерживал сильный ветер. Еще была меланхоличная тоска, заставившая меня взглянуть в одно из окон и поискать взглядом небо. Также появилось горькое нечеткое разочарование, словно в мире было слишком много препятствий, а сам он внезапно стал чересчур маленьким.

Но в основном я чувствовала боль.

Она была в легких, в желудке, в каждом ударе сердца. Что-то плотное и давящее прижималось к ребрам и змеей обвивалось вокруг позвоночника, рот обжигал едкий привкус. Я чувствовала себя безнадежно больной и слишком слабой, чтобы продолжать борьбу. Каждое ощущение, звук, вдох и прикосновение приносили боль.

Я отдернула руку, и все чувства испарились. Еще мгновение я была в ярком тесном помещении – слишком ярком и слишком тесном. Все вокруг застыло без движения и одновременно разлетелось на куски. А после я не чувствовала уже ничего, и мир перевернулся.

Саймон поймал меня, не давая упасть, и опустил на пол. Мгновение спустя кто-то осторожно вложил в мои руки стакан воды. Из-под копны каштановых кудрей на меня сверху вниз с беспокойством и заботой смотрели голубые глаза, намного моложе, чем у Саймона.

– Себастьян? – произнес Саймон откуда-то из зыбкого пространства позади меня. – Что ты здесь делаешь?

На секунду взгляд голубых глаз скользнул наверх, куда-то за мое плечо, а потом вернулся ко мне.

– Тетя Челси сказала, что он заболел, – пояснил Себастьян.

– Ну разумеется, – не удивился Саймон.

– Так и есть?

– Это мы и пытаемся выяснить.

– Ты как?

Не сразу стало понятно, что тот, кого назвали Себастьяном, обращается теперь ко мне. Я попыталась ответить, но у меня пересохло в горле. Я начала пить слишком быстро, словно пыталась заполнить пустоту, образовавшуюся недавно внутри меня, и поперхнулась.

– Полегче, – сказал Себастьян.

Он продолжил говорить, но в этот момент я потеряла сознание.

Однажды утром мы поссорились, папа и я. Он только что вернулся домой и был не в настроении. Видимо, поездка прошла не очень хорошо. Мне тогда было тринадцать.

Все началось с вафель из тостера, которые были холодными.

– Ну и гадость, – сказала я и отодвинула тарелку.

– Тогда можешь приготовить сама, – предложил папа и сделал большой глоток кофе из кружки. – Или возьми что-то у меня.

На его тарелке лежали сыр фета, редиска и лепешки, и он, наверное, заранее знал, каким будет мой ответ.

– Фу, – прокомментировала я. – Кто ест на завтрак редиску?

Можно было на этом и остановиться, но я слишком рассердилась.

– Почему