Вандалы – оклеветанный народ - Вольфганг Акунов

Из-за неясностей, существующих даже в вопросе происхождения самого этнонима «вандалы», мы не намерены вдаваться в широко распространенную дискуссию вокруг связанного с ним другого вопроса. А именно — какие называемые в том или ином случае в связи и наряду с вандалами и местами проживания вандалов античными историками и географами племена — гарии, гельвеконы, манимы, элисии или наганарвалы — должны и могут рассматриваться в качестве постоянного ядра племенного союза, получившего уже в исторические времена (наступившие с началом его вступления в конфронтацию с античным, грекоримским миром) название вандалов. А вот историческую судьбу силингов и асдингов мы можем, на основании точно установленных данных и дат, проследить на протяжении семи веков, начиная с последних лет II в. до Р.Х. и культурного расцвета в позднеримскую, императорскую эпоху, и кончая дальним, великим походом вандалов из Паннонии, нынешней Венгрии, через Галлию, современную Францию, в Испанию и, наконец, в Африку. Народ с судьбой, не имеющей себе равных, причем не только в Европе, но, пожалуй, на всем земном шаре… Сравнить этот дальний поход вандалов можно разве что с подвигом мальгашей-малагасийцев, отважно переплывших на утлых челноках через Индийский океан из Индонезии на африканский остров Мадагаскар. Или с подвигом полинезийцев, на столь же утлых челноках осмелившихся расселиться по бесчисленным островам Тихого океана.

Когда историки времен прошедших брались за изучение житья-бытья племен древних германцев, они обычно начинали с трудов Тацита, автора поистине бесценного трактата «Германия», в котором предки современных немцев, австрийцев и прочих народов германской ветви большой индоевропейской языковой семьи были описаны в весьма доброжелательном и уважительном тоне. Порой они не знали, чему больше радоваться — изображению германцев в столь привлекательном свете или же блестящему, отточенному латинскому языку — если не классической «золотой», то, во всяком случае, не менее изысканной постклассической «серебряной» латыни — писавшего о германцах маститого римского автора.

Попробуем и мы, в приливе несколько сентиментальной тоски, приглядеться к вандалам, проделавшим весьма долгий путь от устья Виадра-Одера до Сарматских гор (современных Карпат), и оказавшим нам при этом любезность, сделав на своем долгом пути продолжительную остановку на территории современной Силезии. И, если целые поколения исследователей занимались их предысторией и ранней историей, изучением развития их языка, их найденных археологами при обнаружении, в ходе раскопок, артефактов и всего прочего, что с этим связано, с достаточной степенью добросовестности и серьезности (в чем мы нисколько не сомневаемся), то вандалы при этом дали области, на территории которой сделали эту остановку, ее название.

Еще в 1960 г. в объемистом труде, изданном в ФРГ — западной части еще не воссоединившейся тогда Германии — и посвященном Силезии, можно было прочитать: «Силезский ландшафт — не природный, но политический… Он появляется в десятом веке из мрака предыстории, безымянный, покрытый громадными лесами, слабо населенный в низменности Одера, бывшей области расселения германцев-вандалов, славянскими племенами» (Вольфганг фон Эйхгорн).

Австрийцы, под властью которых Силезия пережила самый счастливый период своей истории, в позапрошлом столетии подошли к проблеме этого густого мрака и тумана с большей долей прозорливости и фантазии: «Над широкой, плодородной долиной Одера резко возносится ввысь пирамида горы Цобтенберг. Видная издалека, она, собственно говоря, может считаться символом Силезии. С ней связано и само название «Силезия». В древних источниках эта гора называется Цленс (по-польски: Шлежа или Селенжа. — В. А.), текущая вдоль его восточной подошвы река Лоэ-Цленца (по-польски — Шлёнза. — В. А.) — Силезской рекой, а вся область — Силезским краем (гау). Те, кто называл гору Цобтенберг Шлёнз, были носителями славянского языка, принадлежавшими к великому племени лехов. Для них громадная гора была одновременно местом поклонения языческим богам».

В таких выражениях силезский историк доктор Кольмар Грюнгаген пытался объяснить происхождение названия Силезия. Однако и он не смог сообщить нам более подробных сведений о древнейшей истории Силезии, ибо: в Бреслауском (по-польски: Вроцлавском. — В. А.) музее стоят рядами тысячи черных погребальных урн, громоздятся оружие, домашняя утварь, всевозможные украшения. Нельзя назвать эти предметы совсем уж бессловесными, они в определенной мере могут рассматриваться как важные свидетельства с точки зрения изучения истории культуры человечества; однако они ничего не сообщают нам о специфической истории этой страны. Все первое тысячелетие Христианской эры является для нашей Силезии эпохой безмолвия…».

Императорский и королевский школьный советник А. Петер, написавший эти строки в своей книге об Австрийской Силезии, стоял, задумчивый и подавленный, перед артефактами, извлеченными из силезской земли, и собранными в Бреслауском музее. Но доктор К. Грюнгаген из Требница под Бреслау (по-польски: Вроцлавом. — В. А.), директор Бреслауского государственного архива, редактор «Журнала Общества истории и древностей Силезии», видимо, не раз вступал в диалог с молчаливыми свидетелями давнего прошлого, и, вероятно, был прямо противоположного мнения: эти артефакты, найденные в Силезии, Богемии (Чехии) и в Карпатах, отнюдь не сенсационны с точки зрения истории мировой культуры, но чрезвычайно интересны и важны с точки зрения изучения, возможно, самого загадочного феномена во всей истории германских народов, великого беспокойства, охватившего их все почти одновременно, и пути на Юг, в который они пустились, будто ведомые некой опытной рукой.

Поскольку не было никого, кто указал бы германцам, возжелавшим переселиться с Севера на Юг, по каким дорогам странствовать, все германские «вооруженные мигранты» то и дело сталкивались друг с другом по пути — прежде всего, разумеется, в тех областях, где можно было жить привольно, там, где устья рек создавали и позволяли поддерживать связь с прародиной, и в плодородных низменностях, где было вдоволь пищи для людей и для скота. При этих столкновениях дело не обходилось без кровопролития. Но, поскольку никто из вооруженных мигрантов не был уверен, что захочет остаться именно здесь всерьёз и надолго, и что стоит драться не на жизнь, а на смерть именно за этот, в общем-то чужой клочок земли, более слабые или более умные после нескольких стычек, ворча, отступали, продолжая свой путь на Юг или Юго-Восток.

Но продолжительные остановки на этом пути происходили не только там, где экономические условия представлялись многообещающими и благоприятными. Даже в те суровые времена человек был сыт не хлебом единым, нуждаясь еще и в других поводах привязаться к тем землям, в которых собирался остаться, причем не только в пределах срока отпущенной ему земной жизни. Поэтому нередко мигрантов притягивало и сплачивало святилище — например, священный Янтарный остров перед устьем Виадра, на котором германцы из различных приморских племен, а возможно, и островов Янтарного (ныне — Балтийского) моря собирались на совместные богослужения и жертвоприношения. Одним из таких святилищ, местом сбора племен, не желавших его покидать, по данным современной науки была, вне всякого сомнения, гора Цобтен или, на силезском диалекте немецкого языка — Цотабарг или Силинг (по-латыни — Силензи, по-польски — Шлежа, Селенжа или Собутка, по-латыни — Силензи) — лесистый, возвышающийся на высоту семисот восемнадцати метров над низменностью горный кряж.