P.S. Я тебя ненавижу - Лорен Коннолли

же желание остаётся. Встать, пойти, увидеть больше. Увидеть всё.

Я снова замолкаю, делаю глубокий вдох, пытаясь не утонуть в ненависти к несправедливости этого мира.

Человек, который так отчаянно хотел жить, не получил и половины той жизни, которая достаётся большинству.

Я продолжаю.

Я не готов прощаться, но знаю, что должен. Должен сказать это миру. Должен сказать это вам двоим. Но не прямо сейчас.

Мои глаза сами собой поднимаются к двери, будто Джош вот-вот войдёт, улыбнётся и скажет, что это всё ложь. Что он ещё здесь. Что мы не должны прощаться сегодня.

Дверь остаётся закрытой.

— Мэдди… — Дом делает шаг ближе, нависая надо мной, и я не знаю, он хочет забрать письмо, раздражённый тем, что я читаю слишком медленно, или…

Испугавшись, что он прервёт меня, я спешу дальше.

Это не прощальное письмо. Оно тоже здесь. Простите, но так надо. Но не это. Это только начало. Я хочу, чтобы вы кое-что сделали для меня, и, к счастью, раз я уже мёртв, вы не можете спорить.

Я сверкаю взглядом на лист, но тёплая волна накрывает меня от знакомого чёрного юмора Джоша.

Я не увидел всё, что хотел, так что теперь вам двоим придётся путешествовать за меня. Но не переживайте, я поеду с вами. Более того, я настаиваю на этом. Если не сложно, Сорока.

Прозвище почти ломает меня.

Но я не останавливаюсь.

Возьмите мои прах и развейте его в тех штатах, которые я перечислил в конце письма. В тех, где я так и не побывал. Для каждого места есть конверт. Дом, проследи, чтобы Мэдди добралась туда, куда нужно. Некоторые места потребуют чуть больше усилий, чем просто дойти до ближайшей кофейни. Я хорошо зарабатывал на своих снимках, и большая часть этих денег теперь ваша. Делайте с ними что хотите, но я надеюсь, что вы потратите их на поездку в те места, куда я так и не добрался. Веселитесь за меня. Пожалуйста, сделайте это. Это последнее…

Я задыхаюсь, спотыкаясь на этом слове, словно оно бьёт меня в грудь кулаком.

Это последнее, о чём я прошу вас.

P.S.: Думаю, это время, проведённое вместе, пойдёт вам обоим на пользу. Не ненавидьте меня.

Под его подписью — обещанный список.

С нарастающим ужасом я начинаю считать.

Один… два… три… четыре… пять… шесть… семь… восемь.

Мой брат хочет, чтобы его прах развеяли в восьми разных штатах.

И он хочет, чтобы я сделала это вместе с Домиником Перри.

— Он… — начинает Дом, но я не остаюсь, чтобы дослушать.

Я бегу.

— Мэдди! — его раскатистый голос несётся за мной, но я уже пробираюсь через толпу людей в чёрном, отчаянно ища глазами выход.

Мне нужно выбраться.

Мне нужен воздух.

Мне нужен мой брат.

Я ненавижу своего брата.

Слова из его письма крутятся в голове, пока я отчаянно ищу другое объяснение. Как это может быть его последняя просьба? Разве он не понимал, что потерять его и так будет достаточно тяжело? А теперь он требует, чтобы я провела невесть сколько времени в путешествии по стране с человеком, которого меньше всего хочу видеть?

И Джош даже не удосужился быть здесь, чтобы поспорить со мной!

Большой конверт мнётся в моих сжатых пальцах, пока я плечом толкаю дверь и выхожу под яркое полуденное солнце. Лёгкая зимняя погода совершенно не соответствует тяжёлым тёмным облакам в моей душе.

Но даже оказавшись на улице, я чувствую, что мне нужно двигаться. Бежать, пока не окажусь достаточно далеко, чтобы притвориться, что этих слов никогда не существовало. Лямка сумки с ноутбуком бьёт по ногам, когда я, оступаясь, пытаюсь перейти на бег в туфлях на каблуках.

За моей спиной с грохотом распахивается дверь похоронного бюро.

— Мэдди! Не убегай от меня!

Но я убегаю с девятнадцати лет. И не вижу причин останавливаться.

Мой взгляд цепляется за открытую калитку, и ноги сами несут меня вперёд, несмотря на боль в пальцах ног.

Беги, беги, беги! — кричит мой мозг. — Беги как можно дальше и не оглядывайся!

— Не следуй за мной! — Если бы только Дом оставил меня в покое, может быть, тогда я смогла бы забыть эту боль.

— Не заставляй меня гоняться за тобой по кладбищу.

Приказ в его голосе, тяжёлые удары шагов по земле — всё подталкивает меня ускориться.

— Я никогда не могла заставить тебя делать что-либо!

Я мчусь вперёд, лавируя между надгробиями с именами людей, которые теперь существуют в том же мире, что и мой брат. Все они оставили после себя таких, как я. Интересно, много ли из них давали своим близким невыполнимые задания?

Грудь горит, воздух не желает покидать лёгкие и не хочет в них возвращаться. Дыхание превращается в высокий, пронзительный звук, предвестник того, что я перегрузила себя и вот-вот поплачу за это.

Я резко останавливаюсь у массивного надгробия, опираюсь руками на колени и тяжело дышу, пытаясь хоть немного успокоить лёгкие.

Не стоило мне бежать.

Я ненавижу, когда Дом оказывается прав.

— Мэдди?

Он снова нависает надо мной. Он вообще мастер в этом — нависать. Надеюсь, его огромная фигура и осуждающий взгляд не станут последним, что я увижу, прежде чем потеряю сознание.

— Чёрт. Где твой ингалятор?

Я хлопаю по сумке, пытаясь нащупать маленький контейнер с лекарством. Чья-то сильная рука отодвигает мою, легко находит боковой карман, словно точно знает, где лежит устройство. Дом вытаскивает ингалятор, быстро проверяет мундштук, а затем вкладывает его мне в ладонь.

Мозг переходит в режим выживания, пока я лихорадочно встряхиваю баллончик и стараюсь правильно рассчитать вдох в момент распыления лекарства, чтобы оно добралось до лёгких. В идеале нужно использовать спейсер — трубку-насадку для ингалятора, но он слишком громоздкий, и я никогда не ношу его с собой. Зачем, если у меня месяцами не бывает приступов?

Звуча, как пробитая автомобильная шина, я с усилием делаю ещё несколько вдохов, примерно отсчитываю время, затем впрыскиваю вторую дозу, надеясь, что этого хватит, чтобы унять проклятые лёгкие и заставить их вновь работать.

В детстве приступы астмы случались у меня постоянно. Думаю, единственная причина, по которой Флоренс вообще возилась с моими рецептами, была в том, что ей надоело получать звонки от школьной медсестры, предупреждавшей, что я снова еду в больницу.

С возрастом стало легче. Я могу проходить долгие периоды без приступов.

Но комбинация горя, злости и бега оказалась слишком тяжёлым испытанием для моих капризных дыхательных путей.

Минуты тянутся мучительно медленно, но дыхание постепенно становится легче. В какой-то