Больше чем просто дом - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

— Мерзкий бюргер! Мерзкий, грязный шпион! — стиснув зубы, бросил Петрокобеско.

— А вот этого не надо, — резко оборвала его Эмили.

— Тогда почему до сих пор нет вестей? — прокричал он. — Или мы должны всю жизнь торчать в этом свинарнике?

Не обращая на него внимания, Эмили повернулась к Олив и завела светскую беседу о Нью-Йорке. Приносит ли заметные результаты сухой закон? Что нового в театрах?

Отвечая на ее вопросы, Олив пыталась привлечь внимание Бреворта. Чем раньше обозначить цель их приезда, тем скорее они смогут увезти отсюда Эмили.

— Можно тебя на пару слов, Эмили? — без обиняков потребовал Бреворт.

— А что такое? В настоящее время у нас нет другой комнаты.

Петрокобеско взволнованно обсуждал что-то с юношей в накидке, и Бреворт, воспользовавшись этим, торопливо заговорил, понизив голос:

— Эмили, твой отец стареет; ты нужна ему дома. Он просит тебя оставить эту безумную жизнь и вернуться в Америку. Сам он приехать не может, потому и обратился к нам — другие знают тебя не настолько близко, чтобы…

Она рассмеялась:

— Хочешь сказать — чтобы догадаться, на какие гнусности я способна?

— Вовсе нет, — поспешно вмешалась Олив. — Чтобы проявить о тебе заботу. Не могу передать, насколько мучительно нам видеть твои скитания.

— Но мы больше не скитаемся, — возразила Эмили. — Здесь родина Туту.

— Где твоя гордость, Эмили? — не выдержала Олив. — Известно ли тебе, что о той парижской истории трубили все газеты? Как по-твоему, что должны думать люди в Америке?

— Эта парижская история была просто возмутительна. — Эмили полыхнула синими глазами. — Кое-кто непременно поплатится за эту парижскую историю.

— Повсюду будет одно и то же. Ты начнешь опускаться все ниже и ниже, увязать в болоте и в один прекрасный день останешься…

— Прекрати, пожалуйста! — ледяным тоном одернула его Эмили. — Ты, по-моему, не отдаешь себе отчета…

Она умолкла, потому что в этот момент к ним вернулся Петрокобеско, бросился в свое кресло и закрыл лицо руками.

— Это невыносимо, — прошептал он. — Будь добра, пощупай мой пульс. Мне кажется, он учащен. У тебя в сумочке есть термометр?

На миг она сжала ему запястье.

— Все в порядке, Туту. — Она говорила с ним мягко, почти воркуя. — Расправь плечи. Будь мужчиной.

— Ладно.

Закинув ногу на ногу, он резко повернулся к Бреворту:

— Каков финансовый климат в Нью-Йорке?

Но у Бреворта не было желания продолжать эту нелепую игру. Слишком хорошо запомнился ему тот жуткий час, пережитый три года назад. Он был не из тех, кто позволяет одурачить себя дважды; стиснув зубы, он поднялся со своего места.

— Собирайся, Эмили, — жестко распорядился он. — Мы едем домой.

Эмили не шелохнулась; лицо ее приняло озадаченное, а потом и насмешливое выражение. Олив положила руку ей на плечо:

— Поедем, дорогая. Оставим позади этот кошмар.

— Мы ждем, — добавил Бреворт.

Вдруг Петрокобеско обратился к юноше в накидке; тот подскочил к Бреворту и схватил его за локоть. Бреворт в ярости оттолкнул его, и парень отступил, шаря у себя за поясом.

— Нет! — грозно выкрикнула Эмили.

И снова их прервали. Без стука распахнулась дверь, и ворвавшиеся в комнату двое плотно сбитых мужчин в сюртуках и атласных шляпах бросились к Петрокобеско. С радостными улыбками они похлопывали его по спине, тараторя на непонятном языке; вскоре он тоже осклабился и стал похлопывать каждого по спине; они от души расцеловались; после этого Петрокобеско повернулся к Эмили и заговорил по-французски.

— Все в порядке, — взволнованно объявил он. — Даже дебатов не было. Я буду носить королевский титул.

С долгим вздохом Эмили откинулась назад; ее губы раскрылись в успокоенной, непринужденной улыбке.

— Чудесно, Туту. Вот теперь мы поженимся.

— О небо, как счастливей! — Сцепив пальцы, он в экстазе воздел лицо к облупленному потолку. — Как невероятно счастливей! — Рухнув на колени рядом с Эмили, он стал целовать ей запястье.

— Какой еще титул? — возмутился Бреворт. — Он что… он король?

— Да, он король. Правда, Туту? — Эмили нежно погладила его набриолиненные волосы, и Олив заметила у нее в глазах непривычный блеск.

— Я — твой супруг! — слезливо выкрикнул Туту. — Самый счастливый человек на земле.

— Его дядя до войны был принцем Чешско-Ганзейского княжества, — объяснила Эмили певучим от удовольствия голосом. — Потом в стране провозгласили республику, но крестьянская партия требовала перемен, а Туту оказался первым в очереди на престол. Но я отказывалась выйти за него замуж, пока он из принца не сделается королем.

Бреворт утер ладонью вспотевший лоб:

— Ты серьезно?

Эмили кивнула:

— Сегодня утром в Ассамблее состоялось голосование. И если вы одолжите нам свой шикарный автомобиль, мы сегодня же организуем торжественный въезд в столицу.

Два с лишним года спустя мистер и миссис Бреворт Блэр с двумя детьми стояли на балконе лондонского отеля «Карлтон»; по мнению администрации отеля, с этой точки лучше всего было наблюдать за королевскими процессиями. О начале нынешней процессии возвестили фанфары на Стрэнде,[8]и вскоре в конце улицы показался алый строй конных гвардейцев.

— Мамочка, — спрашивал мальчуган, — а правда, тетя Эмили — королева Англии?

— Нет, милый, она королева другой страны, совсем маленькой, но, когда бывает здесь, всегда ездит в королевской карете.

— Ого!

— Благодаря месторождениям магния, — сухо заметил Бреворт.

— Она сначала была принцессой, а потом стала королевой? — спросила девочка.

— Нет, солнышко, она была американской девушкой — и сразу стала королевой.

— А почему?

— Потому что на меньшее не соглашалась, — ответил ей отец. — Подумать только, она ведь когда-то могла стать моей женой. А ты что бы выбрала, малышка: выйти за меня замуж или стать королевой?

Девочка задумалась.

— Выйти за тебя замуж, — вежливо, но неуверенно ответила она.

— Довольно, Бреворт, — сказала ее мать. — Они уже едут.

— Я их вижу! — воскликнул мальчик.

Кавалькада двигалась по запруженной улице. За королевскими гвардейцами появились другие, следом — драгунская рота, эскорт мотоциклистов, и Олив невольно затаила дыхание, вцепившись в балконные перила: между двумя рядами дворцовой стражи ехали две величественные, пурпурные с золотом кареты. В первой сидели монархи в блеске позументов, крестов и звезд, а во второй — их супруги, одна старая, другая молодая. Над этим зрелищем витал ореол старой, подчинившей себе полмира империи, ее флота и празднеств, ее великолепия и символов, и толпа это чувствовала: впереди карет медленно катился гул, перерастающий в мощный, дружный рев приветствий. Королевы кланялись направо и налево; толпа знала историю второй королевы, но и ту горячо приветствовали. Очень скоро пышность и блеск промелькнули под балконом и скрылись из виду.