Больше чем просто дом - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

— Управился? — спросил Билл.

— Вроде да. Тебя тоже Нортон загрузил?

— Естественно. Здесь неоднозначный случай — противоречивые симптомы, — солгал Билл.

— Вот и у меня то же самое. — Джордж утер лоб. — Лучше бы, конечно, для начала взяться за что-нибудь более определенное — помнишь, как в прошлом году на семинарах у Робинсона: две возможности и одна вероятность.

— Строптивые нынче пациенты, — отметил Билл.

К ним подошла медсестра-практикантка.

— Вы ведь только что из триста двенадцатой, — шепнула она. — Думаю, вам надо знать. Больной поручил мне распаковать его вещи, так я нашла у него пустую бутылку из-под виски да еще одну початую. Он требовал налить, но я не решилась без ведома доктора.

— И это правильно, — чопорно сказал Билл, хотя в благодарность охотно поцеловал бы ей ручку.

Отправив пробы в лабораторию, интерны пошли искать профессора Нортона; тот был у себя в кабинете.

— Уже? Что у вас хорошего, Талливер?

— У него был запой — теперь мается от похмелья, — выпалил Билл. — Результаты анализов пока не поступили, но, с моей точки зрения, ничего серьезного.

— Согласен, — сказал профессор Нортон. — А вы, Шоутц, что скажете по поводу дамы из триста четырнадцатой?

— Может, конечно, для меня это чересчур сложный случай, но она абсолютно здорова.

— Так и есть, — подтвердил профессор. — Нервы, да и тех недостаточно для госпитализации. Что же нам с ними делать?

— Указать на дверь, — быстро нашелся Билл.

— Нет, пускай полежат, — поправил его профессор Нортон. — Это им по карману. Они обратились к нам за лечением, в котором не нуждаются, так пусть хотя бы оплатят пребывание двух-трех тяжелобольных, которые занимают бесплатные койки. Места у нас есть.

За дверью кабинета Билл с Джорджем переглянулись.

— Поглумился над нами, — с досадой сказал Билл. — Давай-ка в операционную поднимемся, что ли: хочу убедиться, что мы выбрали серьезную профессию. — Он чертыхнулся. — Как я понимаю, нам еще не один месяц предстоит щупать животы симулянтов и заполнять истории болезни дамочек, у которых и болезней-то нет.

— Ну ничего, — с осторожностью произнес Джордж. — Я даже не против для начала заняться чем-нибудь несложным, как, например… например…

— Как, например, что?

— Да что угодно.

— Скромные у тебя запросы, — отметил Билл.

Согласно графику, вывешенному на доске объявлений, доктор Говард Дэрфи находился в операционной номер четыре; интерны поднялись на лифте в хирургический блок. Там они надели халаты, шапочки, а потом и маски; Билл заметил, как у него участилось дыхание.

Он увидел ЕЕ прежде, чем успел заметить что-либо еще, не считая, разумеется, багрового пятна, нарушавшего белизну помещения. Все взгляды на миг стрельнули в сторону двух интернов, появившихся на галерее, и Билл узнал ЕЕ глаза — почти черные на фоне белоснежных шапочки и маски. Она сидела у наркозного аппарата, возле невидимой головы пациента. В тесной операционной смотровая галерея была поднята на метр с лишним от пола, так что глаза интернов, вперившихся, как в лобовое стекло, в стеклянную перегородку, оказались в двух ярдах от сноровистых рук хирурга.

— Аккуратный аппендикс, ни одного лишнего разреза, — пробормотал Джордж. — Этот субъект завтра будет в лакросс играть.

Его услышал взявшийся за кетгут доктор Дэрфи.

— Этот — не будет, — возразил он. — Слишком много спаек.

Руки его, пробующие кетгут, были надежными и уверенными — изящные, как у музыканта, и в то же время жесткие, как у бейсбольного питчера. Биллу пришло в голову, что непосвященный ужаснулся бы хрупкости и уязвимости человеческого тела, но сколь же защищенным оказалось оно в этих сильных руках, в этой обстановке, над которой было не властно даже время. Время ожидало снаружи; оно оставило надежду войти в эти врата.

А врата сознания пациента охраняла Тэя Синглтон; одна ее рука контролировала пульс, другая регулировала колесики наркозного аппарата, как регистры беззвучного оргáна. Рядом находились другие члены операционной бригады — хирург-ассистент, медсестра, подающая инструменты, санитарка, курсирующая между операционным столом и стеллажом с хирургическими материалами, — но Билла захватила та деликатная близость, что связывала Говарда Дэрфи и Тэю Синглтон; на него нахлынула жгучая ревность к этой маске и блистательным, подвижным рукам.

— Я пошел, — бросил он Джорджу.

В тот день он увиделся с ней еще раз, и опять это произошло в вестибюле, под сенью гигантского мраморного Христа. Успев переодеться в уличный костюм, она выглядела стильной, посвежевшей, мучительно волнующей.

— Как же, как же, вы тот самый молодой человек, с которым мы встретились в день студенческого капустника в «Кокцидиане». Значит, теперь вы интерн. Не вы ли с утра заходили в четвертую операционную?

— Да, я. Как прошла операция?

— Прекрасно. Оперировал ведь не кто-нибудь, а доктор Дэрфи.

— Да-да, — со значением подтвердил он. — Мне известно, что это был доктор Дэрфи.

В последующие две недели он сталкивался с ней — когда случайно, когда преднамеренно — еще раз пять-шесть и наконец решил, что уже можно пригласить ее на свидание.

— Что ж, я не против. — Казалось, она немного удивлена. — Дайте подумать. Может быть, на следующей неделе — во вторник, в среду?

— А если прямо сегодня?

— Ой, нет, сегодня не смогу.

Он заехал за ней во вторник (она снимала квартирку вместе с какой-то музыкантшей из Института Пибоди) и спросил:

— Куда отправимся? В кино?

— Нет, — решительно отрезала она. — Будь мы знакомы поближе, я бы сказала: поедем купаться за тыщу миль от города, в какую-нибудь заброшенную каменоломню. — Она бросила на него любопытный взгляд. — Вы ведь не из тех бесцеремонных интернов, что сражают девушек наповал?

— Наоборот, я перед вами робею до смерти, — признался Билл.

Вечер выдался жарким, но от белого шоссе веяло прохладой. Они познакомились немного ближе. Выяснилось, что она дочь офицера, выросла на Филиппинах; а у серебристо-черных вод заброшенной каменоломни она поразила его тем, что ныряла, как ни одна из его знакомых девушек. Вокруг яркого пятна лунного света замкнулось кольцо призрачной тьмы; когда они окликали друг друга, их голоса отдавались эхом.

Затем они немножко посидели рядом; у обоих не просыхали волосы, ожившую кожу слегка покалывало; возвращаться не хотелось. Вдруг она молча улыбнулась, повернувшись к нему, и губы ее слегка приоткрылись. Звезды пронзали слепящий мрак, озаряли бледную прохладу ее щеки, и Билл позволил себе раствориться в любви к этой девушке, как ему и мечталось.

— Пора возвращаться, — вскоре выговорила она.