Мировая борьба. Англосаксы против планеты - Андрей Фурсов

Впрочем, не только Сталин, но и американцы готовились к ядерной войне, особенно когда у СССР ещё не было ядерной бомбы. Во второй половине 1940-х годов американцы последовательно разработали несколько планов ядерной бомбардировки десятков советских городов и уничтожения почти всей советской промышленности. Речь идёт о директиве Объединённого комитета военного планирования № 432/д (1945 г.), о планах «Чэриотир» (1948 г.) и «Флитвуд» (1948 г.), об оперативном плане ядерной бомбардировки СССР САК ЕВП 1-49 (1948 г.), «Дропшот» (1949 г.). А ведь СССР, не имевший в то время не только ядерного оружия, но и средств их доставки – баллистических ракет, не мог непосредственно угрожать США.

Единственное, что действительно ограничивало США и их ТНК на международной арене – это существование СССР, обладавшего ядерным оружием, «ялтинская система». Только в рамках этой биполярной системы были возможны крушение колониальной системы, победа национально-освободительного движения в афро-азиатском мире и многое другое, включая welfare state на самом Западе. О том, каким было бы положение слабых мира сего без СССР, красноречиво свидетельствуют действия США в 1990-е годы против Югославии, Афганистана, Ирака – и всё «ради блага, демократии, избавления от страданий», как о том пишет Дехийо? Ответ – «по Станиславскому»: «Не верю».

Всю вторую половину ХХ в. США – и это было вполне очевидно уже в 1950-е годы – «сжимали пружину», оказывая давление прежде всего на слабых мира сего – в Азии, Африке, Латинской Америке. А потом она «разжалась» и произошла отдача. «Отдача: цена и последствия американской империи» – так назвал свою книгу об американской политике в Азии во второй половине ХХ в. и о реакции на неё в начале XXI столетия, известный американский специалист по Восточной Азии, консультант ЦРУ Чалмерс Джонсон (Johnson Ch. Blowback: The costs and consequences of American empire. N.Y.: 2002). Проанализировав политику США и отношению к азиатским странам во второй половине ХХ в., он предсказывает, что в первой половине XXI в. Америка получит отдачу по полной программе, и 11 сентября – это только начало. Почему-то приходят на память слова Блаженного Августина: «Наказания без вины не бывает». Жестокий вывод? Нет, жестокий мир, в котором действие равно противодействию. Жаль только, что в результате гибнут ни в чём не повинные люди.

Но вернёмся к Дехийо. Апология США в его книге очень хорошо показывает, как даже умный и знающий человек может стать жертвой пропаганды, умело играющей на комплексе «исторической вины» немцев. Ну как тут не заглотнуть «свою» – атлантическую, Большого Запада – пропаганду? «Самое вульгарное в «холодной войне», – говорит антикоммунист, но честный писатель Джон Ле Карре устами своего героя Смайли (в романе «Тайный пилигрим», Le Carré J. Secret Pilgrim. N.Y., 1991) – это то, как мы научились заглатывать собственную пропаганду […] В нашей предполагаемой честности наше сострадание мы принесли в жертву великому богу безразличия. Мы защищали сильных против слабых, мы совершенствовали искусство общественной лжи. Мы делали врагов из достойных уважения реформаторов и друзей – из самых отвратительных властителей. И мы едва ли остановились, чтобы спросить себя: сколько ещё мы можем защищать наше общество такими средствами, оставаясь таким обществом, которое стоит защищать».

Дехийо явно не остановился. Его позиция по отношению к Великобритании и США – это позиция части немецкой интеллигенции после поражения во Второй мировой войне, позиция, которая во многом питалась усиленно насаждаемым победителями-американцами чувством/комплексом «коллективной вины немецкого народа» за войну, за национал-социализм, за Гитлера. Это была очень важная психоисторическая (психоментальная) операция англосаксов по отношению к немцам, рассчитанная на долгосрочный эффект и адекватно до сих пор не осмысленная. На самом деле народ в целом не может быть виноват, ну а тезис о «коллективной вине» – это вообще откуда-то из языческого, дохристианского прошлого. «Коллективная вина» была бы более адекватна политическому языку нацистов, чем либералов. Советская (марксистская) позиция по данному вопросу выглядит намного гуманнее: гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остаётся.

Проблема самооценки и чувства историко-культурной вины и сама по себе важна и интересна. Помимо прочего, это мощное идейное, психоисторическое (психоментальное) оружие в борьбе за мировую власть, ресурсы и информацию.

Для нас, русских, всё это вдвойне важно и интересно. В 1989 г. СССР прекратил «холодную войну» – и проиграл (именно так, а не: «СССР проиграл «холодную войну»). Поразительным, хотя вполне предсказуемым образом («Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать») ельцинскую РФ, сыгравшую значительную роль в развале СССР и победе Запада над ним, Запад записал в потерпевшие поражение и назначил её и господствующие в ней группы – вместо исчезнувшего СССР – главным проигравшим (как тут не вспомнить Тараса Бульбу с его бессмертным: «Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?»). Значит ли это, что нужно становиться на сторону победителя или начинать смотреть на историю его глазами (т. е. в его интересах), как это радостно сделала часть постсоветской верхушки и обслуживающей её интеллектухи, благо смердяковщина и смердяковы с их любовью к «культурным и умным народам» и презрением к своему собственному со времён Достоевского так и не перевелись? Конечно, нет.

После распада СССР западная пропаганда сама и руками, точнее, устами (гнилыми – есть во «Властелине колец» Толкина такой персонаж: Грима Гнилоуст; предатель, естественно) своих российских агентов-шестёрок пыталась убедить русский народ в его вине (за коммунизм, за то, что не бунтовали против системы, не поддерживали диссидентов, даже за несколько столетий крепостного состояния, якобы превратившего русских в рабов и т. д.), в его неправильности, а то и неполноценности и никчёмности, в отклонении от некой универсальной (читай: западной) нормы.

Кстати, аналогичное чувство вины русским людям пытались привить большевики сразу после октября 1917 г. и гражданской войны. Вины за самодержавие, за «великодержавный шовинизм», за «тюрьму народов» и т. п. И только логика создания державы, борьба с «интернационалистами» Троцкого, а затем с «ленинской гвардией» и, наконец, Великая Отечественная война привели к торжеству иной – государственной, державно-патриотической линии. Впрочем, со временем, уже с Хрущёва, эта линия слабела, усиливалась противоположная, ярко проявившаяся в 1972 г. в направленной против писателей-деревенщиков, программно-погромной статье будущего «главного идеолога перестройки», а тогда цековского пропагандиста А. Н. Яковлева.

После 1991 г. «историческая» критика России получила дополнительные «основания»: капитуляция в «холодной войне», уродливое, нецивилизованное развитие «капитализма», «русская мафия» и т. д., и т. п. Всё это объявлялось наследием как коммунизма, так и – глубже – самодержавия. Таким образом, в 1990-е годы, во-первых, либеральная критика русского прошлого во многом солидаризировалась с коммунистической критикой этого прошлого в 1920-е – 1930-е годы, особенно в её крайнем, троцкистском варианте (как тут не вспомнить Сталина с его тезисом о диалектике в политике: пойдёшь налево – придёшь направо). Во-вторых, произошло взаимоналожение трёх линий пропаганды – антирусской, направленной против самодержавия; антисоветской (антикоммунистической) – против СССР и антироссийской – против РФ. Общий знаменатель у всех трёх разновременных, но тесно связанных друг с другом линий пропаганды – направленность против России как против политико-географической и историко-культурной целостности (держава и тип культуры) и против русских как державообразующего народа. С наибольшей отчётливостью на Западе это проявилось у политиков типа Зб. Бжезинского, а в России – у целого кластера, в котором на корыстной основе смешались бывшие диссиденты (теперь становится ясно, чьи «права», против кого и по какой цене защищали многие из них), бывшие гэбэшные стукачи, часть совинтеллигенции, которая превратилась в культурбуржуазию и обслуживает узаконенных ельцинским правлением грабителей страны и их западных контрагентов. Глядишь на них и вспоминаешь строки Заболоцкого: