Таинственный мистер Кин - Агата Кристи

Мистер Саттертуэйт сыграл отведенную ему роль. Внезапнотишину нарушил долгий сдавленный вздох.

— Господи! — подскочил Ившем. — Что это?

Мистер Саттертуэйт мог бы, конечно, ответить, что это ЭлинорПортал на галерее, но природный артистизм не позволил ему испортить такуюэффектную сцену. Мистер Кин улыбался.

— Моя машина, наверное, уже готова. Благодарю загостеприимство, мистер Ившем. Думаю, мне удалось кое-что сделать для нашегопокойного друга.

Все смотрели на него в немом изумлении.

— А вы не задумывались об этой стороне вопроса? Он ведьлюбил эту женщину — любил настолько, что ради нее пошел даже на убийство. Когдаего настигло, как он полагал, возмездие, он покончил с собой. Только вот непредусмотрел, что ей придется за все расплачиваться.

— Но ее оправдали, — пробормотал Ившем.

— Оправдали за недостатком улик? Сдается мне — хотя,возможно, я и ошибаюсь — что она и сейчас еще… расплачивается.

Портал бессильно откинулся в кресле, закрыв лицо руками.

Кин обернулся к Саттертуэйту.

— До свидания, мистер Саттертуэйт. Вы, кажется, большойпоклонник драматического искусства?

Мистер Саттертуэйт удивленно кивнул.

— Позволю себе порекомендовать вам Арлекинаду[5]. В нашевремя этот жанр тихо умирает — но, уверяю вас, он вполне заслуживает внимания.Его символика, пожалуй, несколько сложновата, и все же — бессмертные творениявсегда бессмертны. Доброй вам ночи, господа! — Он шагнул за дверь, иразноцветные блики от витража снова превратили его костюм в пестрые шутовскиелоскутья…

Мистер Саттертуэйт поднялся в свою комнату. Здесь былодовольно светло, он пошел прикрыть окно. На дороге за окном маячил удаляющийсясилуэт мистера Кина. Но вот из боковой двери выскользнула женская фигурка иустремилась вслед за ним. С минуту они о чем-то говорили, затем женщинаповернулась и направилась к дому. Она прошла под самым окном, и мистерСаттертуэйт снова поразился, сколько жизни в ее лице. Она шла, как всчастливом, волшебном сне.

— Элинор! — раздался чей-то голос. То был Алекс Портал.

— Элинор, прости меня! Прости, ты говорила правду, но я — оБоже! — я так до конца и не поверил тебе…

Мистер Саттертуэйт, конечно, интересовался делами своихближних, однако при этом он все же был джентльменом, что обязывало его закрытьокно. Так он и сделал.

Но пока он его закрывал — без лишней спешки, разумеется, —он слышал голос восхитительный и неповторимый:

— Знаю, Алекс, все знаю. Ты вынес адские муки — как якогда-то. Знаю, что значит любить — и при этом то верить, то не верить… А этибесконечные сомнения — ты их отметаешь, а они снова и снова окружают тебя иглумятся над тобой… Все это мне знакомо. Но муки, которые я пережила с тобой,стократ сильнее. Ведь твое недоверие, твой страх отравляли нашу любовь. Этотчеловек — случайный прохожий — он спас меня. Пойми, я уже не могла этоговынести. Сегодня — сегодня ночью — я собиралась покончить с жизнью… Алекс…Алекс…

— Вот послушайте!

Отставив руку с газетой в сторону, леди Синтия Дрейджзачитала:

«На этой неделе мистер и миссис Анкертон устраивают приемгостей. В Гринуэйз съедутся: леди Синтия Дрейдж, мистер и миссис Ричард Скотт,кавалер ордена „За боевые заслуги“ майор Портер, миссис Стэйвертон, капитанАлленсон и мистер Саттертуэйт».

— Будем хоть знать, кого они наприглашали, — небрежноотбросив газету, заметила леди Синтия. — Да уж, в хорошенькой мы оказалиськомпании!

Ответом ей был вопросительный взгляд собеседника — тогосамого мистера Саттертуэйта, чье имя фигурировало последним в списке гостей. Онем говорили, что если уж он появляется в доме новоиспеченных нуворишей, то,значит, либо там отменное угощение, либо же события вот-вот примутдраматический оборот. Мистера Саттертуэйта несказанно занимали комедии итрагедии из жизни его ближних.

Леди Синтия, особа средних лет с грубоватыми чертами иизрядным слоем грима на лице, кокетливо ударила его своим наимоднейшим зонтиком,изящно покоившимся у нее на коленях.

— Ну полно, не притворяйтесь! Вы прекрасно меня понимаете.Подозреваю, вы и явились сюда только затем, чтобы получить удовольствие отскандала.

Мистер Саттертуэйт энергично запротестовал. Он и понятия неимеет, о чем это она!

— Не о чем, а о ком! О Ричарде Скотте. Или, может, вы о немвпервые слышите?

— Нет, конечно, не впервые. Он ведь, кажется, охотник накрупного зверя?

— Вот-вот! «На медведя, на тигра и прочее» — как в песенке.Сейчас, правда, за ним самим все охотятся — каждый норовит затащить его в своюгостиную. Анкертоны небось из кожи лезли, чтобы заманить его к себе, да еще смолодой женой. Она прелестное дитя, просто прелестное! Но такая наивная, ей жевсего двадцать — а ему должно быть не меньше сорока пяти.

— Миссис Скотт действительно очень мила, — согласился мистерСаттертуэйт.

— Да, бедняжка!

— Почему — бедняжка?

Леди Синтия бросила на него укоризненный взгляд ипродолжала, словно не слыша вопроса.

— Ну, Портер тут вообще ни при чем; он типичный африканскийохотник — этакий суровый, солнцем опаленный — как положено. Они с РичардомСкоттом, говорят, друзья до гроба и всякое такое — хотя Скотт, конечно, всегдаи во всем был первым. Да, кстати, они ведь как будто и в тот раз охотилисьвместе…

— В какой — тот?

— В тот самый! Когда с ними ездила миссис Стэйвертон. Нет,сейчас вы мне скажете, что и о миссис Стэйвертон никогда не слышали!

— О миссис Стэйвертон слышал, — с некоторой неохотойпризнался мистер Саттертуэйт, и они с леди Синтией переглянулись.

— Как это похоже на Анкертонов! — снова запричиталапоследняя. — Они никогда не станут приличными людьми — светскими то есть. Инадо же было умудриться пригласить этих двоих одновременно! Слышать-то они,конечно, слышали и о том, что миссис Стэйвертон тоже много ездила, охотилась, ипро книгу ее слышали — и прочая, и прочая. Но разве наши хозяева способнысообразить, чем чреваты такие встречи? Я сама с ними возилась весь прошлый год.Вы не представляете, как я намучилась! Их постоянно надо было одергивать,втолковывать, что-де «это нельзя! То нельзя!». Слава Богу, теперь все ужепозади. Да нет, мы не ссорились — упаси Бог, я вообще ни с кем не ссорюсь! — нопусть теперь ими займется кто-нибудь другой. Я всегда говорила, чтовульгарность я еще могу стерпеть, но скаредность — никогда.