Змея - Мэри Воронов

Единственным, кто догадался об открытии Сандры, был отчим, и, к ее полному и крайнему замешательству, наказания прекратились, а правила смягчились. Временами, когда она читала, задрав ноги на подлокотник кресла, он протягивал руку и трепал ее по голове, как собаку, приговаривая: «Молодец, хорошая девочка». Раздраженно кривляясь в ответ, она отстранялась от него. Если это вся ласка, которую он может позволить своим бледным дрожащим рукам, то пусть уж лучше совсем не пристает. По ее сторону стены было только пренебрежение, гнев усиливался по мере созревания юного тела, а отчим наблюдал за ней с тоской, к которой примешивалась гордость. Она становилась все красивее, как он и говорил. Годы спустя при воспоминании его одержимого лица она хмурилась и содрогалась без всякой причины в разгар прекрасного солнечного дня.

Сандра с жадностью поглощала книги, часто не дочитывала главу и приступала к следующей, чтобы только избавиться от мучений. Конечно, именно этому Змий и научил Еву. Это была страсть. По ночам Сандра включала фонарик, раскрывала свою любимую книгу и проходилась по ее интимным местам снова и снова. Потаенная страсть к деревьям была похоронена под одеялом, где, как зерно в земле, проросла и расцвела оргазмическим ирисом на проталинах снежных простыней.

Когда Сандра прочла «Графа Дракулу» Брема Стокера, мать обнаружила ее на постели обнаженной с алой розой для повелителя ночи. На этот раз все было гораздо серьезней. Видимо, цветы — еще большее преступление, чем танцы в голом виде, и в наказание ей пришлось выслушать много невыносимо скучных лекций на тему греха и секса, причем отчим не должен был ассоциироваться с ними никоим образом.

Сандра смогла вынести из лекций только то, что из-за довольно удручающего вида мужского члена, которого следует бояться как огня, ее мать давно перестала быть секси-девочкой в клешах и с индийскими четками, какой была, когда оставила Сандру у бабки. Эта ожесточенная женщина предусмотрительно объяснила ей, что оргазм — а именно так назывались ее ночные цветения — должен вызывать только муж, и то — под защитой сложной пластиковой оболочки. Живые цветы полностью исключались, но через пять-десять лет, если, конечно, к этому времени не умрешь, можно будет пустить в ход искусственные, пластиковые. Французский поцелуй — это война микробов. Французский поцелуй «туда» — и вовсе страшное табу: если попробуешь, уже никогда не избавишься от позорного клейма шлюхи. Сандра с трудом могла дождаться конца лекции, чтобы вернуться в свою комнату с этим еще более красочным представлением о «туда»: с мыслью, что чьи-то губы захотят оказаться там.

Она пытливо всматривалась в маску макияжа, всегда скрывающую лицо матери. Как Человек в железной маске, ее настоящая мама, возможно, спрятана где-то внутри, и если она обнимет эту женщину и крепко-крепко к ней прижмется, то узница освободится. Но Сандра не двигалась, мгновение эта мысль еще висела в воздухе, но затем испарилась.

Самые страшные опасения матери подтверждались. Фразы вроде «дурная кровь» не давали ей покоя. Чувство самообладания оставило ее, когда у дочери под мышками и между ног стали расти волосы. Неизбежный хаос природы пугал ее, так что даже поездка за город превращалась в сплошную головную боль. В середине каждой лекции на тему «секс — это зло» она понимала, что пыталась убедить не Сандру, а себя. Вскоре на смену лекциям пришло молчание, затишье перед бурей.

Мать успокаивало лишь то, что Сандра не спешила сменить книги на мальчиков, хотя ее тело, казалось, развивается именно с этой целью. «В мальчиках нет того драматического напряжения, какое есть в хорошей книге, — говорила она матери тоном всезнайки, раздражавшим ее одноклассников и некоторых учителей. — Мальчики на самом деле шумные и назойливые, они могут пригодиться, только когда захочешь ребенка, а я не хочу». Конечно, она врала, чтобы успокоить мать. Или действительно так думала… но просто вдруг произошло нечто. Нечто необъяснимое. Нечто, что грозило разбить стеклянную банку и выпустить на волю светлячков и жуков, и еще другие чувства, которым она не могла найти названия, такими чуждыми они казались ей.

Это случилось в кафе «Баскин-Роббинс»; она смотрела, как парень за прилавком зачерпывал мороженое из контейнера. Мускулы у него на руках напрягались и твердели в неоновом свете, и у нее появилось нестерпимое желание вонзить зубы ему в предплечье, где под белоснежной кожей бежали голубые вены. Порыв был таким сильным, что ей пришлось отвернуться. Может, в ней есть какой-нибудь аберрантный ген и она вампир, подумала Сандра. Пребывая в тайном смущении и волнении, она позволяла себе одно мороженое в день, и каждый раз при виде его голых рук чувствовала, как слабеют ее колени, и прислонялась к прилавку. Одним дождливым днем Сандра зашла за своей ежедневной порцией и вдруг застыла как вкопанная. У парня были длинные рукава. Она не знала, что делать. Как рыба, выброшенная на берег, она начала метаться в своем желтом дождевике, пытаясь выбраться наружу, под дождь.

— Подожди…

Из-за дождя в кафе никого не было, — значит, он обращался к ней. Сандра обернулась и увидела, что он снял свитер и стоит за прилавком с обнаженным торсом.

— Чего ты хочешь? — Он улыбнулся и протянул руки, будто дразня ее.

Сандра не могла говорить и смотреть одновременно. Банка разбилась, и сотни мотыльков выпорхнули, чтобы сгореть в бледном пламени его светящейся кожи.

— Двойную порцию фисташкового мороженого, как в прошлый раз?

Парень опустил глаза, голос стал нежнее, улыбка исчезла. Он медленно ополоснул черпак, свет, словно дымка, обволакивал его кремовую кожу.

— Да, — прошептала Сандра и облокотилась о прилавок, давая передохнуть коленям.

Она смотрела на все: на его живот, на изгиб плеча, когда он доставал мороженое, на черные волосы под мышками, на грудь. Он прижался телом к разделявшей их стойке, и на мгновение Сандре пришлось закрыть глаза.

На следующий день он встретил ее около школы. Кто-то их видел, и его уволили, но это было не важно, потому что он и так собирался ехать в Лос-Анджелес. Она позволила, и он стал целовать ее, просовывая язык все глубже ей в рот, пока она не оттолкнула его.

— Всякий раз, наблюдая, как ты лижешь мороженое, я хотел сделать это. — Его голос был таким низким, что, казалось, застревал в горле.

Сандра дотронулась до его руки.

— Хочешь, я сниму пальто? — спросил он.

— Нет, сейчас ужасно холодно.

— Наплевать, мне не холодно. — Он крепко прижал ее к себе.

— Нас увидят.

Но он не отпускал.

— Пойдем к тем деревьям? Я хочу, чтоб ты меня потрогала.

Сандра потрогала везде, где он просил, и все ее книги превратились в кучу пыли пред его черными волосами и кремовой кожей. Когда чары Снежной Королевы рассеялись, Хитклиф,[4]граф Монте-Кристо, Дракула стали иллюзией, и Сандра обнаружила, что находится в настоящем мире плоти и крови. Даже ветер стих и деревья казались обычными. Она оставалась с ним, пока губы не посинели от холода и не пришлось засунуть руки ему под мышки, чтобы они совсем не закоченели. Сандра держала все произошедшее между ними в таком строжайшем секрете, что, когда вернулась домой, не могла поверить в реальность случившегося. Но она изменилась.