Человек с острова Льюис - Питер Мэй

— Нет, сержант. Я пытаюсь сказать, что нападавших было двое. Один держал беднягу сзади, заставил его встать на колени, а другой бил его стилетом в грудь. Рана в спине могла появиться случайно, когда первый убийца доставал нож, которым перерезал жертве горло.

Малгрю перешел к голове трупа и начал отодвигать кожу и плоть с лица и черепа вокруг разреза.

— Постарайтесь представить себе картину. Его связали по рукам и ногам, завязали на шее веревку. Если бы его повесили, повреждения кожи располагались бы под углом к точке подвешивания. Но это не так. Так что, я думаю, за эту веревку его тащили вдоль берега. В его носу и во рту, а также в ссадинах на коленях и ступнях я нашел мелкий серебристый песок. Покойного бросили на колени, били в грудь ножом, затем перерезали горло.

Картина, которую описал патологоанатом, проявилась перед глазами Ганна. Почему-то он решил, что все происходило ночью. Фосфоресцирующие волны накатывали на мокрый серебряный песок, блестевший в лунном свете. Потом белую пену прибоя окрасила кровь. Больше всего сержанта потрясло, что такая жестокость совершилась именно здесь, на острове Льюис, где больше чем за сто лет произошло всего два убийства.

— Можно будет взять отпечатки пальцев? — спросил он. — Нам придется устанавливать его личность.

Профессор Малгрю ответил не сразу. Он пытался отделить от черепа кожу, не порвав ее.

— Кожа пересохла, — сообщил он наконец. — Она хрупкая как я не знаю что, — он поднял глаза. — Подушечки пальцев сморщились от потери жидкости. Но я могу ввести туда формалин, кожа расправится, и вы получите четкие отпечатки. Можно также взять образцы ДНК.

— Полицейский врач уже отправил образцы на анализ.

— Правда? — казалось, профессор недоволен. — Вряд ли это нам поможет, но кто знает, кто знает… Ага! — внезапно он сосредоточился на черепе, с которого, наконец, убрал всю кожу. — Любопытно.

— Что там? — Ганн с неохотой подвинулся ближе.

— Под этим шрамом металлическая пластина. Ее поставили сюда для защиты мозга.

И действительно — прямоугольная пластина тускло-серого металла длиной примерно два дюйма была прикреплена к черепу металлическими скобами. Ее частично закрывала светло-серая рубцовая ткань.

— Здесь явно была травма. И, возможно, повреждение мозга.

По просьбе Малгрю полицейский вышел в коридор и смотрел сквозь окно в стене секционного зала, как патологоанатом вскрыл череп вибрационной пилой, чтобы вытащить мозг. Когда Ганн вернулся, профессор уже выложил мозг в резервуар нержавеющей стали и осматривал его.

— Да, как я и думал, — он указал пальцем. — Кистозное размягчение левой лобной доли.

— И что это значит?

— Это значит, мой друг, что бедняге не повезло. В результате такого повреждения мозга он был… как бы сказать… немного не в себе.

Профессор осторожным движениями скальпеля снял с металлической пластинки наросшую ткань:

— Если не ошибаюсь, тантал.

— А что это?

— Весьма устойчивый к коррозии металл. Начал применяться в краниопластике[12]в первой половине двадцатого века. Во время Второй мировой войны часто использовался в обработке шрапнельных ран, — Малгрю еще ниже склонился над пластиной. — Биосовместимый материал, но вызывал ужасные головные боли. Это как-то связано с электропроводностью. В шестидесятые годы его заменили на пластик. Сейчас тантал в основном используют в электронике. Ага!

— Что там? — Ганн, преодолевая естественную брезгливость, придвинулся еще ближе.

Вместо ответа профессор начал рыться в инструментах, разложенных возле раковины. Он нашел трехдюймовое квадратное увеличительное стекло и принялся рассматривать пластину.

— Я так и думал! — в голосе Малгрю явно слышался триумф.

— Что вы думали? — а вот Ганн был само нетерпение.

— Производители пластин гравировали на них серийные номера. А в данном случае — еще и год, — и он отодвинулся, приглашая сержанта посмотреть. Тот взял увеличительное стекло и нагнулся над черепом, сощурившись. Под десятизначным серийным номером стояли римские цифры MCMLIV.

— Это тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год, если вы не поняли, — патологоанатом просто светился. — Примерно через два года ему сделали татуировку с Элвисом. И, судя по росту рубцовой ткани, через три-четыре года убили на морском побережье.

Фин был полностью дезориентирован. В ушах стучало так, что шум ветра и прибоя был едва слышен. Ему было жарко, он вспотел, но лицо и руки при этом замерзли. Глаза слепило, к яркому солнечному свету добавлялось синеватое свечение. Прошло не меньше полминуты, прежде чем Фин понял, где находится. Над его головой белая подкладка палатки раздувалась и опускалась, как грудь бегуна в конце дистанции. Вокруг громоздились горы одежды, бумаг, полураспакованная холщовая сумка и ноутбук. В сумерках Фин выбрал относительно ровный участок земли и поставил двухместную палатку. Сейчас он понимал, что земля все же опускается к скалам и морю за ними. Он посидел, слушая, как поскрипывают веревки, дергая колышки. Потом вылез из спального мешка и надел свежую одежду.

Фин расстегнул палатку и вылез на холм. Дневной свет ослепил его. Ночью был дождь, но ветер уже высушил траву. Океан ослепительно сверкал, отражая солнце. Но вот просвет в облаках закрылся, словно кто-то выключил свет. Надев носки, Фин подтянул к груди колени, обнял их и сидел так, вдыхая соленый воздух, запахи торфяного дыма и мокрой земли. Ветер раздувал его короткие, светлые вьющиеся волосы, обжигал лицо и заставлял чувствовать себя живым. Это было восхитительно.

Фин оглянулся через левое плечо на полуразрушенный родительский дом. За ним виднелись руины старого «черного дома», где его предки жили веками. Там он играл, когда был ребенком, счастливым и беззаботным, и не знал, что выпадет на его долю в жизни. Чуть дальше дорога вилась вниз по холму, сквозь собрание разнородных домиков, составлявших деревню Кробост. Красные жестяные крыши над сараями, где стояли ткацкие станки; беленые или покрытые розоватой штукатуркой стены; покосившиеся заборные столбы; на колючей проволоке торчат клоки шерсти. Узкие полоски возделанной земли тянутся вниз, к скалам. На одних выращивают зерно и корнеплоды, на других пасутся овцы. На заросших участках стоят старые трактора и уборочные комбайны — ржавые символы процветания, которое так и не наступило.

За изгибом холма видна темная крыша Церкви Кробоста. Церковь доминирует над пейзажем и управляет жизнями людей, на которых отбрасывает тень. Кто-то в доме священника вывесил белье для просушки, и теперь белые простыни яростно хлопают на ветру. Как сигнальные флаги, призванные напомнить людям о страхе Божьем. Фин презирал церковь и все, что за ней стоит. Но эта церковь была частью дома. При взгляде на нее становилось веселее.