Кровожадные сказки - Бернар Кирини

Потом случилось много странного, и я окончательно уверилась — в этом доме не все в порядке.

Первое событие произошло как-то раз в феврале, в пятницу. Его преосвященство двумя днями раньше уехал из Сан-Хулиана в Буэнос-Айрес, где должен был задержаться на неделю. Я помогала ему собирать чемодан и видела, как он уехал. Итак, в ту пятницу я отправилась в прачечную за простынями. Во дворе меня сбил с ног… голый мужчина: это был епископ. Он вошел в главное здание, оставив меня лежать на земле. На мои крики прибежали служанки и помогли мне подняться. Я объяснила, что случилось, но никто не поверил. «Его преосвященство в Буэнос-Айресе, придумай другую историю», — рассмеялись девушки и отправились по своим делам. Я между тем была уверена, что не ошиблась: меня толкнул епископ, я видела именно его. Почему он не в Буэнос-Айресе? Неужели преодолел за ночь шестьсот километров, разделяющие столицу и Сан-Хулиан, и никого не предупредил о своем возвращении? Больше я епископа на неделе не видела; он появился в пятницу как ни в чем не бывало, будто бы из Буэнос-Айреса.

Двумя неделями позже он порезал правую руку ножом для бумаги. Рана была глубокая, вызвали врача, он ее обработал и наложил повязку. На следующее утро мы с епископом столкнулись. Я спросила, как его рука, он почему-то смутился и долго смотрел на свою ладонь, словно не был уверен, что эта рука — его собственная. Тут я заметила, что его преосвященство снял повязку, а порез затянулся. Он взглянул на меня с тревогой, извинился и пошел дальше.

На следующий день я увидела, как он садится в машину: его рука опять была перевязана.

Новое, еще более необъяснимое происшествие случилось месяц спустя. Я решила навести порядок в комнатушке, смежной со спальней его преосвященства. Дверь оказалась запертой, и я пошла к управителю, у которого хранились запасные ключи от всех комнат в приходе. Взяв связку, я снова поднялась на второй этаж, вставила ключ в замочную скважину, вошла, зажгла свет и застыла на месте, увидев стоявшего с закрытыми глазами епископа в грубой шерстяной рясе, которую он всегда надевал дома, если никого не ждал. Мне показалось, что он спит, я почувствовала себя ужасно неловко, погасила свет, вышла за дверь и несколько мгновений приходила в себя. Что он там делал — один, в темноте? Уединился, чтобы поразмышлять о Господе? Мог бы задернуть шторы в спальне или закрыться в большом кабинете и приказать всем вести себя тихо! Неужели он прятался? Но от чего?

Я устремилась к лестнице, спустилась вниз и… обомлела: его преосвященство беседовал в холле с управителем и был не в рясе, а в сером костюме. Я вцепилась в перила, чтобы не упасть. Епископ заметил мою бледность и подошел справиться о самочувствии. У меня потекли слезы, я повторяла, не в силах остановиться: «Вы наверху, ваше преосвященство, вы — наверху». Решив, что я брежу, управитель пощупал мне лоб и велел, чтобы меня проводили наверх, в мою комнату. Епископ выглядел потрясенным моими словами: приветливая улыбка на его лице сменилась досадливым смущением. «Хорошо, Морель, займитесь этим», — бросил он, нервно дернув головой, управитель взял меня под руку, чтобы увести, а его преосвященство скрылся в кабинете, со всей силы хлопнув за собой дверью.

Морель проводил меня в комнату, заставил лечь, накрыл пледом и посоветовал поспать. «Завтра, если вам не станет лучше, мы вызовем врача, — пообещал он. — Я предупрежу на кухне, и вы поужинаете в постели». Он ушел, оставив дверь приоткрытой, и я мгновенно уснула.

Вечером Тереза принесла мне ужин. Она поставила поднос в изножье кровати, я поблагодарила, заработав в ответ улыбку. Я впервые увидела, как губы Терезы разомкнулись, что было невероятно само по себе, но сюрпризы на сем не закончились. Тереза присела рядом со мной и сказал: «Епископов — двое, но другой вроде как мертвый». Потом встала и вышла. Что она хотела этим сказать? Я ела сваренный для меня суп и пыталась разгадать смысл услышанного, а закончив, легла и попыталась заснуть, представляя себе его преосвященство на смертном одре, как он лежит — обнаженный, со сложенными на груди руками, горят свечи, и кожа у него бледная. А на соседней кровати покоится копия его мертвого тела. Слова Терезы звучали у меня в голове, пока не утратили всякий смысл.

Той ночью кто-то разбудил меня, тронув за плечо. Я вздрогнула от испуга и только что не подпрыгнула на кровати, но тут из темноты выплыло освещенное светом фонарика лицо его преосвященства. «Пойдемте со мной, — позвал он. — Я должен с вами поговорить». Мысленно спрашивая себя, не сон ли это наяву, я откинула простыни, встала и обулась, но шнурки завязывать не стала. Епископ был в халате, так что я не смутилась своего ночного одеяния. Я бросила взгляд на Терезу: она тоже проснулась и смотрела на меня — очень спокойно, так, словно в ночном визите его преосвященства не было ничего особенного. Я последовала за епископом. Мы миновали пустынные коридоры флигеля, поднялись на второй этаж главного здания и вошли в полутемную комнату.

Он закрыл дверь на ключ, повернулся и направил луч фонарика на одну из кроватей. На ней лежал он. Он, епископ. Лежал с закрытыми глазами. Мое непонимание зашло так далеко, что я даже не испугалась. Лицо человека, державшего в руке фонарик, и лицо человека, на которое был направлен луч этого фонарика, были похожи как две капли воды, сколь бы банально ни звучало это сравнение. В голову пришла мысль о братьях-близнецах, но я тут же поняла, что это слишком простое объяснение; оно плохо сочеталось со странной атмосферой, царившей в резиденции, хоть я и не могла объяснить словами чувства, которые она мне навевала. Епископ выключил фонарик и зажег торшер. Комнату залил слабый свет. Его преосвященство хранил молчание, глядя на собственное тело на кровати с какой-то усталой печалью. Потом он вздохнул и сел на другую кровать, оказавшись в метре от себя самого.

— Я больше не мог прятать его от вас, — сказал он наконец.

— Кто это? — спросила я, кивнув на недвижное тело.

— Он? Ну конечно же я!

Я потрясенно молчала, и он продолжил:

— Не знаю, чего хотел Господь — наградить меня или наказать, — но Он дал мне не одно, а два тела: то, в котором я в данный момент обитаю и голосом которого говорю с вами, и то, что лежит перед вами на кровати, выглядит мертвым и в которое я, возможно, вселюсь завтра.

— Завтра?

— Каждую ночь совершается переход. Ложась спать вечером, я не знаю, в каком из тел проснусь утром. Иногда ничего не меняется, и тогда, встав с постели, я кряхчу от боли в тех же, что и накануне, частях тела. А бывает, что душа переселяется, и тогда я опознаю оболочку и обитаю в ней до вечера.

— Вот почему у вас в спальне две кровати…

— Именно так. Когда впервые появилось мое другое тело, я решил его спрятать, смертельно боясь, что меня сочтут чудовищем. Но разделять тела было не лучшей идеей: если душа переселялась, я просыпался там, где спрятал бездыханное тело, далеко от собственной спальни и порой в самых неподходящих местах. Механизм переходов я понял только несколько недель спустя. Без конца просыпаясь в местах, где не ложился, я было решил, что схожу с ума, но потом сообразил, как все это происходит, и решил, что самое важное — держать оба тела поблизости одно от другого, то есть спать в одной комнате с самим собой. — Он помолчал, а потом добавил задумчивым тоном: — Подумать только — моей первой мыслью было уничтожить другое тело! Что бы тогда сталось с моей бедной душой?