Кровожадные сказки - Бернар Кирини

15 марта 1965 года, в шесть часов вечера, до ушей Ренувье дошел разговор между директором и заместителем директора отделения банка, в котором он трудился четырнадцать лет.

Директор. Этот Ренувье, знаете ли, что-то, мне кажется, он стал работать с прохладцей.

Заместитель. Да, господин директор, как ни печально, признаюсь, мне с ним трудно в последнее время.

Директор. Надо принять меры, а то смотрите у меня.

Заместитель. Непременно, господин директор.

Директор. Как продвигается у него работа над проектом SCMN?

Заместитель (жалобно). Увы, не движется вовсе. Я трижды напоминал ему на этой неделе.

Директор. Так продолжаться не может. Он тормозит весь отдел.

Заместитель. Я ему так и сказал, мсье. Расторопность и пунктуальность, я твержу ему это с утра до вечера.

Директор (твердо). Готовый проект должен лежать у меня на столе завтра. Ясно?

Заместитель. Завтра вы едете на совещание в Бове, мсье.

Директор. Ах да. Ладно, пусть послезавтра, с самого утра. Тем меньше у него оправданий, что не закончил работу вовремя. А если он будет продолжать бездельничать, я сам вызову его на ковер.

Заместитель. Завтра с утра я за него возьмусь. Уж он у меня попляшет.

Директор (со вздохом). Дай-то Бог.

Сначала Ренувье возмутился до глубины души. Работа над упомянутым проектом действительно затянулась, но вина в том была не его, а заместителя директора, которому он еще месяц назад отдал документы на подпись и до сих пор не получил их обратно. И этот бездельник его же и подставил, вот наглость-то! Но Ренувье, наверно, негодовал бы куда больше, если б вдруг не понял, что услышал этот разговор, читая газету за кухонным столом у себя дома, в пяти километрах от банка, где он состоялся.

Назавтра Ренувье явился в кабинет заместителя директора и вежливо, но твердо напомнил ему, что до сих пор ждет подписанных документов для проекта SCMN, который давно пора бы сдать. Он добавил, что, «не в обиду вам будь сказано, мсье», это, на его взгляд, противоречит принципам, которым он старается следовать в своей работе, первейшие из которых — два столпа профессии: расторопность и пунктуальность. Не говоря уж о том, что задержка может не понравиться господину директору, поэтому в их общих интересах представить ему готовый проект как можно скорее.

Ошеломленный заместитель только покивал в знак согласия и обещал принести документы до обеденного перерыва. Довольный Ренувье вернулся на свое место и погрузился в работу. Заместитель сдержал обещание, и уже к полудню Ренувье смог сдать в секретариат директора должным образом укомплектованный проект, приложив к нему сопроводительную записку, написанную от руки со всем надлежащим уважением.

Было около часа, когда Ренувье, обедая, как обычно, в ресторане в двух шагах от банка, получил второе знамение. На этот раз он услышал свою мать, которая разговаривала с подругой.

Мать. Нет, ты представляешь? Он уже которую неделю мне не звонит!

Подруга. Как подумаю, скольким ты для него пожертвовала, плакать хочется.

Мать. Что поделаешь. Дети — они такие.

Подруга. Не все. Взять сына моей соседки — каждую субботу к матери, как штык, с тортом и цветами. Он с ней обедает, водит на прогулку, уезжает только под вечер. Правда, у него девушки нет.

Мать. Я не требую так много от Эдуарда, но мог бы хоть позвонить иногда, порадовать старуху мать.

Ошарашенный Ренувье огляделся вокруг: его матери, разумеется, рядом не было. Он провел рукой под столом — вдруг какому-нибудь шутнику вздумалось установить там динамик, — но ничего не нашел. Аппетит у него пропал; он отодвинул тарелку, попросил счет, расплатился и вышел из ресторана, всерьез задумавшись, не сходит ли он с ума.

До конца дня Ренувье работал, как одержимый, чтобы не вспоминать об этих странных явлениях. В семь часов он закрыл свои папки и ушел домой, где, приняв ванну, взялся за телефон и набрал номер матери, которая жила за сотню километров. «Сынок! — обрадовалась она. — Легок на помине, представь себе, я только сегодня о тебе говорила с моей подругой Люси».

Явления повторялись еще дважды, прежде чем Ренувье решился обратиться к врачу. В первый раз он услышал, всего на несколько секунд, сослуживца, который зло шутил на его счет. Он поклялся завтра же подложить ему свинью на работе. Второй раз двое старых друзей, с которыми он не виделся несколько месяцев, обсуждали, пригласить ли его на ужин. Они решили, что не стоит, и это его опечалило.

Не зная, относится ли его случай к отоларингологии или к психиатрии, Ренувье записался к терапевту. Того жалобы пациента изрядно озадачили.

— То есть вы страдаете галлюцинациями?

Ренувье задумался.

— Это не галлюцинации в строгом понимании термина, — ответил он наконец, — ведь разговоры, что я слышу, — не плод моего воображения. Я назвал бы это скорее слуховым улавливанием, понимаете?

— Как радиоприемник?

— Именно. Но я улавливаю только волны, на которых говорят обо мне.

Врач развел руками и отправил Ренувье к видному светилу. Тот, весьма заинтересовавшись его случаем, назначил множество обследований, чтобы изучить редкий недуг. Когда Ренувье спросил, представляет ли он опасность для него самого или для окружающих, доктор ответил отрицательно и заверил, что он может вести нормальную жизнь. Вздохнув с облегчением, Ренувье от души поблагодарил его. В автобусе, возвращаясь домой, он услышал, как директор в разговоре с заместителем хвалит безупречно составленный проект SCMN, а потом с интересом прослушал беседу двух своих бывших однокашников, которые случайно встретились в другом городе, за восемьсот километров, и вспоминали прошлое вообще и общего друга Ренувье в частности, отзываясь о нем хорошо, что ему польстило.

В последовавшие за этим недели Ренувье вошел во вкус, используя свой нежданно обретенный дар. Первым делом он «рассортировал» всех своих знакомых, слушая их разговоры о себе. Он завел блокнот и, разделив страницу на две колонки, писал слева имена тех, что говорили о нем хорошо, справа — всех остальных. Кое-какие его предчувствия подтвердились, кое-какие предубеждения не оправдались, было и несколько неприятных сюрпризов. Правая колонка росла быстрее левой, и Ренувье с горечью думал, что его недуг, каков бы он ни был, открыл ему кое-что новое в природе человеческой.

Улавливая разговоры окружающих, он также мог теперь предвосхищать их желания и предупреждать обиды. Так, тетушке, которая жаловалась, что племянник ее забыл и не пишет, он послал длинное письмо, в котором просил прощения за долгое молчание и обещал впредь регулярно присылать весточки. Друзьям, заметившим, что он чаще обедает у них в гостях, чем они у него, закатил настоящий пир, дабы они устыдились, что сомневались в его щедрости. Тем, кого ему случалось нечаянно задеть, он посылал цветы с карточкой, на которой писал, что простить этого себе не может, и рассыпался в извинениях; все дивились его проницательности, находили тонким психологом и безукоризненным джентльменом. Одному человеку, который говорил о его заносчивости, он сказал напрямик с сокрушенным видом: «Я знаю, ты считаешь меня заносчивым, не понимаю только, чем я это заслужил; знай, что я очень огорчен и больше всего на свете хотел бы доказать тебе обратное». И тот, сконфуженный, залился краской, ломая голову, как же его раскусили.